статичного характера. Пространство и время не рассматриваются в движении целостного опыта, а в большей степени характеризуются как способы, формирующие первичные структуры, завершенные и инертные. Последнее утверждение становится более понятным, если сослаться на эпистемологическую направленность. Для геометра пространственность не является стадией конституирования «вещи». При условии полной автономии математики пространство необходимо обосновать в его собственных границах с помощью чистого созерцания.
Когда Кант переступает грань, отделяющую его от феноменологии, и относит пространство к условиям возможности бытия, аффицированного чем-либо, он сталкивается с действительным движением динамической структуры опыта и вещественности. Сопоставление пространства и времени не ограничивается предварительными замечаниями, а еще раз проблематизируется. Пространство должно быть «упорядочено» в темпоральных моментах, «связано» в целостном представлении и «обозримо» в качестве синтеза чувственности (А 95 и далее). Схематизм в еще большей степени указывает на динамический характер пространственной структуры (А 137). Подобное схватывание пространства посредством времени («Время — это необходимое представление, на котором основывается всякое созерцание») означает победу феноменологии над эпистемологией.
Более того, чем далее мы удаляемся от нужд аксиоматизированной геометрии, тем более все, что остается ясным с точки зрения эпистемологии, становится маловразумительным с точки зрения феноменологии. Если пространство относится к уровню чувственности, то мы еще ничего не мыслим о нем; мы только намереваемся что-либо воспринять с его помощью. Но тогда мы находимся вне всевозможных синтезов и, следовательно, вынуждены сказать, что пространство как (эпистемологическая) форма является (феноменологическим) многообразием (А 76 и далее). Поскольку речь идет о наблюдении. Кант доходит даже до того, что приписывает пространству такой статус бытия, который «зависит от существования объекта, а, стало быть, возможен только благодаря тому, что способность представления субъекта подвергается воздействию со стороны объекта» (В 72).
В то же самое время он идентифицирует пространство — то есть формальные свойства бытия, вызванные объектами или полученные в непосредственном представлении вещей, — с интенциональностью сознания. Эта интенциональность представляет собой действие сознания, направленное на что-либо и рассматриваемое как возможность распространения, сужения или дробления любой выраженности чего-либо. Таким образом, феноменология «Аналитики», эксплицированная в более явном виде, раскрывает обманчивую ясность «Эстетики», слабой по части феноменологии.
Если «Аналитику» прочитать в обратном порядке, двигаясь от трансцендентальной теории суждения (или «Аналитики основоположений») к трансцендентальной теории понятия, задерживаясь на «Аналогиях опыта» перед тем, как приступить к трудному разделу о «Схематизме» (трудности, связанные с этим разделом, будут рассмотрены ниже), содержащаяся в ней феноменология становится выраженной более явно. Необходимо исходить из предположения, что феноменология Канта должна быть, прежде всего, феноменологией суждения, так как подобная феноменология наиболее подходит к тому, чтобы быть пропедевтикой эпистемологии. С другой стороны, необходимо предположить, что феноменология Гуссерля является, по преимуществу, феноменологией восприятия. Это как раз объясняет интерес последней к очевидности, изначальным данным и присутствию, даже несмотря на то, что
Исследуя «Аналитику» в обратном порядке, то есть с «Аналогий опыта», мы найдем полный анализ суждения, которое рассматривается как акт подведения восприятий под рассудочные правила. Кант, как эпистемолог, придерживается той точки зрения, что эта операция должна быть простым «применением» законов, первично конституируемых рассудком. Однако стремление к описанию уводит анализ в других направлениях, демонстрирующих как то, что подведение раскрывается в качестве действительной структуры опыта, так и то, что об опыте судят, опыт понимают и выражают на предикативном уровне.
«Основоположения», которые, с эпистемологической точки зрения, являются аксиомами чистой физики, первичными синтетическими суждениями a priori, относящимися к естествознанию, результируются в превосходном описании структуры вещественности (
«Что значит „происходить“?» Феноменолог разрабатывает понятие последовательности, упорядочивающей предметы в мире. Используя язык Гуссерля, можно сказать, что «Аналогии опыта» разрабатывают ноэматический аспект субъективного процесса в суждении опыта. В этом разделе способность суждения рассматривается со стороны «процесса суждения», в котором она соотносится с объектом. (С другой стороны, предшествующий раздел о «Схематизме» результируется в ноэтическом анализе «события», что находит отражение в операции связывания, называемой «синтетической способностью воображения» (В 233). Нам еще представится возможность вернуться к этой теме позднее.)
Если принять во внимание, что второй раздел учения о способности суждения, центральной частью которого являются «Аналогии опыта», показывает ноэматический аспект суждения опыта, становится ясным, что ноэматический анализ получает законченную форму в «Постулатах эмпирического мышления вообще» (А 218 и далее). Фактически «Постулаты» не добавляют ничего нового к детерминации предмета, но они делают его существование тематическим в соответствии с модальностями действительности, возможности и необходимости. Однако в чем заключается смысл этих постулатов? Они просто устанавливают фундаментальное соответствие между существованием вещей и их восприимчивостью: «Наше знание о существовании вещей простирается, следовательно, настолько, насколько может простираться восприятие, осуществляемое в соответствии с эмпирическими законами» (А 226). Пространственность снабжает нас такой разновидностью интенциональности, как открытость явлению. Постулат эмпирического мышления определяет эффективность интенциональности с точки зрения воспринимаемого присутствия являющейся вещи.
Не случайно, что Кант помещает «Опровержение идеализма» в качестве приложения ко второму изданию; в нем дается определение интенциональности, опередившее свое время: «Простое, но эмпирически определенное сознание моего собственного существования служит доказательством существования предметов в пространстве вне меня» (В 275). Фактически корреляция между «Я есть» и «нечто есть» и является интенциональностью в собственном смысле.
Если второй раздел «Трансцендентального учения о способности суждения» развивает, ноэматический аспект суждения существования, то первый раздел, посвященный схематизму, имеет дело с поэтическим аспектом. Вследствие этого он кажется малопонятным. Под руководством рефлексии в этом разделе постоянно предвосхищаются «Аналогии опыта», которые раскрывают действие акта суждения, направленного на предмет. Необходимо постоянно перечитывать первый раздел после раздела, идущего вслед за ним, и, таким образом, возвращаться с помощью рефлексивного движения, которое обнаруживает «в»
Если продолжать анализ в том же ключе, то теория схематизма очень близко подходит к тому бытию, которое Гуссерль называет самоконституированием или конституированием Эго в темпоральном. Нам известно, что Кант сам был удивлен этим «искусством, скрытым в глубинах человеческой души, подлинные формы деятельной природы которого вряд ли когда-либо позволят нам обнаружить себя и откроются нашему взору» (А 141). Никогда в большей степени Кант не был свободен от своих эпистемологических предпочтений. Точно так же он никогда не был более близок к открытию за конституированным временем (или, согласно «Трансцендентальной эстетике», за временем как
