новую дружину. Золотом всегда воинов добудешь.
— Плохи те воины, которых добывает золото, а не сами они добывают его, — пробормотал Ярополк и пустил коня вскачь под своды Золотых ворот.
В Берестовом узнали о бегстве киевского князя от конных полевых разъездов, карауливших любое движение в Киеве. Святослав возликовал, крепко обнял Всеволода и немедленно поднял кметей на коней. В то время как хвост обоза еще стучал колесами по киевской мостовой, к Лядским воротам уже подходили дружинные сотни Чернигова во главе со своим князем. Переяславская же рать с места не стронулась. Нечего двум княжьим дружинам делать в одном граде.
Двадцать второго дня первого месяца весны на киевской Горе взвились в мокрое небо крики, славящие великого князя Руси Святослава.
20
Чернец Григорий, прибежавший из Киева, в нетерпении колотил по воротам. Монах-привратник, услыхав от него известие, ослабел ногами и едва не сел в грязь, набухшую всюду после сильной грозы. Кой-как дотянулся до запора, отворил дверцу.
— Нешто взаправду?! Ы-ых, Господи!..
Григорий запрыгал по вязкой земле и лужам к монастырским кельям, подтягивая облипшую грязью рясу, разбрызгивая ногами жирные ошметья. Доскакал до кельи игумена, затарабанил в дверь.
— Отче! Беда грядет!
Феодосий не медля отворил, выпростал руку и за шиворот втащил крикуна внутрь, дабы не распугал воплями братию. Григорий, не помещавшийся в келье во весь рост, сейчас же упал на колени.
— Передал я твое вдохновенное послание князю Святославу, отче! Как ты и говорил, пострадать был готов от княжьего гнева, да не случилось…
— Вот и слава Богу, — спокойно молвил Феодосий и присел на лавку. Взял в одну руку толстую спряденную нить, другой закрутил волчком веретено. — Чего ж кричишь? Перекрестись да говори по порядку.
— Сядь вон на приступку, — добавил Никон, воткнувши перо в чернильницу.
Григорий сделал как велено, отдышался и пустил вскачь рассказ:
— Пришел я в княж терем, а там в палатах пир горой, славят князя и чаши пьют за него. Игрецов множество — на гуслях бренчат, в варганы гремят и в замры свистят, бесов тешат…
— Что у князей на пирах в обычае, про то мы и без тебя знаем, — оборвал его Никон.
— …Вот берет князь твое послание, отче, и читает. Сперва начал вслух, где про голос крови Авеля, вопиющей к Богу на своего убийцу Каина, и про сыновей Хамовых, покусившихся на землю Сифову и за то отмщенных иудеями, и про Исава, преступившего заповедь отца своего и за то убитого…
— Я, Григорий, свое послание помню, — сказал Феодосий.
— Это у меня от волнения, отче, язык трепещет и лишнее говорит, — повинился молодой монах. — Ну так вот… До Исава дошел князь, ликом обезобразился эдак и дальше только глазами читал. А как кончил, то швырнул письмо на пол, потом аки лев на тебя, отче, рыкнул и ногами затопал.
— Ногами затопал? — переспросил Никон. — Знакомый слог. Видал я такое же топанье от брата его изгнанного. Князь Изяслав грозился тогда в заточенье меня бросить, а обитель разорить. Святослав, я думал, не схож с братом, ан нет, выходит, точь-в-точь… Чем же грозиться стал?
Григорий перекатился с приступки снова на колени.
— Отче, — взмолился, — отступись, не противься князю. Не посылай ему больше обличений и пред боярами не осуждай. Заточит ведь тебя Святослав в темницу! Так и обещался перед всеми: брошу, говорит, в поруб докучливого монаха, на съеденье крысам. Митрополита, говорит, Георгия выгнал я из Киева за то, что был заодно с Изяславом, и с этим чернецом, кричит, разделаюсь. Отче…
Феодосий встал из-за прялки и поднял Григория с земляного пола, усадил.
— Не велит Господь закрывать глаза на братоненавиденье и злое притеснение невинных, — сказал игумен, будто бы даже радостно, с воодушевлением. — Еще буду писать к князю о его беззаконии и с боярами передавать на словах. Не отступлюсь, Григорий, не проси попусту.
Старец опять принялся сучить нить и крутить веретено. Молодой монах по-рыбьи открыл рот и снова закрыл.
— Знакомый слог, — со вздохом повторил Никон, берясь за перо…
К вечерне в обитель приехал боярин Янь Вышатич и перед службой уединился с игуменом для разговора. Толковал о делах киевских, о том, как митрополиту Георгию пришлось спешно уплыть в Константинополь, что князь Всеволод водворился в Чернигове и что у старшего Ярославича теперь нет никакой надежды на возвращение. Князь Изяслав добрел со своим длинным обозом до ляшского Кракова и попросился к Болеславу на постой. Польский князь впустил обоз во двор, а Изяслава прилюдно обругал последними словами и велел дружине гнать его со всей чадью и челядью.
— Как яичко облупил и голым выставил за ворота, — заключил Янь Вышатич.
— Где ж теперь скитается христолюбец? — опечалился Феодосий.
— Подался к германскому императору. Но Генрих едва ли поможет ему. А ты бы, отче, о себе подумал, — присовокупил к сказанному воевода. — Князь того и гляди пришлет за тобой кметей.
— Что мне о себе думать, — смиренно отозвался старец. — Заточить меня князь хочет? Это только в радость мне будет. Разве тревожит меня, что лишусь я богатства и удобства? Или опечалит меня разлука с женой и чадами, утрата имения и сёл? Ничего этого у меня нет. Нагим я пришел в этот мир, нагим и уйду из него. К смерти я давно готов, боярин.
— А все же остерегся бы ты, отче, — попросил Янь Вышатич. — Святослав хотя и чтит тебя светочем, но с досады на твои слова сам не свой сделался.
— С беззаконием не примирюсь, — стоял на своем игумен, — и в молебнах велел поминать киевским князем Изяслава, а не Святослава… А скажи-ка мне, боярин, — Феодосий переменил мысль, — какую это напраслину возвел черниговский князь на брата? Не верю я, что Изяслав мог на младших братьев злое умыслить. Не оклеветали ль христолюбца?
Воевода поведал старцу о злополучной грамоте, украденной с митрополичьего двора и распалившей Святослава.
— Видел ли ты оную грамоту, боярин?
— Все видели ее, отче. Для князя она — что знамя впереди дружины.
— А не подметная ли грамота? — задумался Феодосий.
— Изяславовы бояре на том и стояли. Да не в том беда, отче, какая она, а в том, что князю она — все равно что коню, бегущему вскачь, удар плеткой. Святослав и без этой грамоты нашел бы причину пойти войной на киевского князя. А то и причины бы не дождался.
— Но ты все же, боярин, — думал о своем игумен, — допытайся, откуда у Святослава взялась эта причина. Кто дал ему в руки грамоту и кто таков этот тать на митрополичьем дворе. Исполнишь мою просьбу?
— Исполню, отче.
Подходя с воеводой к деревянному храму, уже наполненному черными рясами братий, Феодосий поделился совсем иным замыслом:
— Хочу перевести церковь на новое место и поставить ее в камне, просторной сделать. Эта давно уже не вмещает всех.
— Так поставь, отче, — рассеянно молвил боярин, присматриваясь к толпе чернецов. — Где-то тут мой книжный отрок?..
Несда сам его увидел, кинулся навстречу. Они обнялись.
— После, после наговоритесь.
Феодосий взял послушника за плечо и легко подтолкнул обратно к церкви.
В тот же день обитель взволновала еще одна весть, на короткое время отодвинувшая в тень княжьи угрозы.
