какой забавный человек в гипсе там, на лужайке, надеюсь, у тебя все в порядке с лицензией на алкоголь. Да? Хорошо! Господи, какие ужасные рентгеновские снимки ты повесила в библиотеке! Они напоминают снимки подагры, сделанные моими врачами. Нет, не спрашивай, я не заплатила им ни кроны, природное здоровье или ничего. Так? Оно не продается. Отлично!
Она распаковывает вещи и устраивается, надевает китайский шелковый халат, вышитые китайские тапочки с помпонами из лебяжьего пуха, демонстрирует всем желающим свой больной палец на ноге, он действительно плох.
— Ну вот, пора выпить, уже две минуты седьмого!
Она заказывает у Нины джин с тоником, садится на террасе, задрав больную ногу на стул, и зовет Агнес, которая побежала за ее шкатулкой слоновой кости, чтобы выяснить, какую цепочку ей надеть, чтобы украсить себя ради такого особенного случая.
— Ах, как чудесно, — вздыхает она, сделав большой глоток. — Ну вот теперь мне полегчало. Морской воздух лечит. Я уже чувствую. Как хорошо, что ты пригласила свою старую подругу на море, чтобы она пришла в чувства. Как поживает стихотворение?
Со стихотворением все не так плохо. Так или иначе она продвигается, все условия располагают.
— Ну да, я вижу. А твое затворничество?
— Нет никакого затворничества.
Будиль смотрит на море сквозь темные очки, мажется солнцезащитными кремами и с воодушевлением, стоит ей чуть выпить, рассказывает о вреде алкоголя.
— Умеренность — вот что нам надо, друг мой, умеренность! И пить воду! Каждый второй бокал — вода, дружок, вот в чем суть!
Агнес получила задание следить за тем, чтобы у Будиль всегда была вода в стакане, но ее и так не убывает.
— И ставить черточку на карточке за каждый выпитый бокал!
Торжественно, с многозначительным кашлем она вынимает карточку с курсов Фанни Дакерт из перламутровой сумочки каждый раз, когда наливает себе джина, купленного в Швеции, чтобы все видели, что она ничего не скрывает. Ставит жирную черту в графе с «джином», но после семи-восьми черточек карточка уже забыта, и на следующее утро ее подбирают в кустах, где она застряла, сдутая ночным ветром. Правда, у Будиль большая стопка карточек, и так же торжественно с кашлем она достает новую, чистую следующим вечером ровно в шесть часов, потому что до этого пить не следует.
Изготовлены новые столы, на них постелены нижние скатерти, чтобы ничто не елозило и не выскальзывало, белые, жесткие дамасские скатерти свернуты и выглажены в подвале и положены сверху. Шкафчики в туалетах блестят. По такому случаю куплены белые полотенца с вышитыми сердечками. Повсюду стоят цветы розового шиповника. «Три звезды» репетируют свадебный марш и родные свадебные песни, переводя их по ходу дела слушателям:
— Не приходи ко мне с розами. Ты красивее роз.
— Пойте, пойте! — просит Будиль и кружится, несмотря на подагру.
— Да, пойте, — говорит Сванхильд, она сидит за шиферным столиком и учит Бренне складывать салфетки розочками.
— В первую нашу встречу все во мне всколыхнулось. Ты была самой прекрасной на свете.
— Еще!
— Во вторую нашу встречу ты обещала любить меня и быть верной.
— Да!
— В третью нашу встречу ты изменила мне. Я увидел тебя в объятиях другого, в чужих руках.
— Стоп! Это же свадьба.
— Они не поймут слов.
— Все равно поймут.
— Продолжайте! Продолжайте!
— Теперь я хочу уехать далеко-далеко. Я уеду в Америку.
— Почему именно в Америку? — спрашивает Бренне.
— Там, надеюсь, мне, когда-то покинутому тобой, поможет Господь.
На кухне стоит Нина в облаке из муки, а перед открытым окном Уле прибирает граблями гравий, выравнивая его красивыми дугами, которые потом все обходят.
Заезжает сестра невесты с карточками для гостей, свадебными песнями, написанными серебряными буквами и перевязанными шелковыми ленточками. Ада и Агнес собирают белые с прозеленью ландыши в густом лесу, срывают с них листья, и ставят в большие ведра, ландыши расточают по комнатам пьянящий аромат, медленно наступает вечер, и количество розочек из салфеток все растет на шиферном столике, сидя за которым Эвенсен тоже научился этому искусству.
— Эх, видела бы это Гудрюнн, — говорит он и, улыбаясь, качает головой. — Гудрюнн бы не поверила!
— Конечно, — говорит Уле.
— Может быть, может быть. А вдруг она видит нас с небес?
— Конечно, — говорит Уле.
Гравий перед домом выровнен им до радужного блеска в вечернем свете, листья на кустах вдоль дороги отмыты от пыли и блестят зеленью, ни одного комка земли не лежит криво на клумбе.
Отец Ады зовет ее домой, в канун торжества все отправляются спать без костра и песен.
И только Нина, поднявшись к себе, чувствует, что все способно разлететься на мелкие кусочки. Гостей ждет дворец и великий праздник. Двери закрыты, чтобы в комнаты не попал дождь или ветер, и все равно она слышит море. Сейчас, под звездами, куда отчетливей. И звуки моря смешиваются со звуком дыхания спящих людей и легким шуршанием листьев на яблоне. Звук смешивается с запахом ландышей и розмарина, который она еще не собрала, но соберет завтра, и будет растирать между пальцев над бараниной и салатом. За окном летняя ночь сверхъестественно ясная, и она думает о том пространстве между этими звуками и запахами, где ее нет.
Свадьба
День настает облачный с моросящим дождем. Все крадутся и шепчутся, тихо стоят за деревьями и ждут своей очереди, чтобы не помешать. Приезжает машина с невестой и всем оборудованием, мать и сестры вносят его в дом, — коробки и мешки, чемодан, венок со шлейфом, пачка журналов под названием «Невеста». Ада и Агнес наблюдают из своего укрытия. Тихо прокрадываются наверх к дому и останавливаются под окном пятого номера, где невеста вот-вот преобразится.
Приезжают гости с ночевкой. Подружки невесты группами идут с автобусной остановки, обвешанные плеерами, мобильниками, сумками и сумочками. Одеваются, раздеваются, меряют множество принесенных с собой нарядов, пьют свои шипучки и курят свои сигареты, так что Нина много на них не заработает, но настроение отменное. Они прыгают из комнат в ванные и обратно, не закрывают дверей, распахивают окна, кричат друг другу, скулят в телефоны и воют под музыку, фальшиво и в то же время от переизбытка чувств. Красят друг друга, причесывают, меряют друг у друга одежду, снимают зеркала со стен и рассматривают себя со всех сторон, на лестнице сидит Сванхильд и с тоской и завистью за ними наблюдает.
Потому что в ней всегда копошился неизведанный страх. Потому что для нее тоска по беззаботному опьянению никогда не будет освободительной. Даже когда просто грех не напиться, у нее не получается. Если бы ее, жалуется она Будиль, проходящей мимо с джином с тоником (еще нет шести, но сегодня —
