за издевательств которого парижские почтовики прекратили работу37.
Забастовка совпала с напряженнейшим периодом в жизни Ленина. Из Москвы в Париж и обратно летели заказные письма и бандероли. В них лежал драгоценный груз: корректура книги 'Материализм и эмпириокритицизм', которую печатали в Москве. На почте забастовка. Письма задерживаются, Ленин очень нервничает. 'Дорогая Анюта! Здесь, как ты знаешь, вероятно, из газет, почтовая забастовка. Нерегулярность полная. Корректур не получаю…' — пишет Владимир Ильич сестре 21 марта. А через два дня он полушутя замечает: 'У нас окончательно кончена забастовка. Наконец-то! А то хорошее пролетарское дело здорово мешало в литературных наших делах… Твоих корректур и сверстанных листов так и не получал'38.
17 октября 1909 года Ленин участвует в манифестации парижского пролетариата против казни в Испании видного анархиста, профессора Феррера39.
Испанский педагог Франсиско Феррер открыл за пределами своей родины, в Париже, школу, где готовил учителей в атеистическом духе. Церковь ненавидела его и искала случай отомстить. Он оказался в Испании именно в дни, когда там вспыхнула всеобщая забастовка в знак протеста против отправки правительственных войск в Марокко. Вскоре забастовка переросла в мятеж (в Барселоне, 26–27 июля 1909 года). Феррер был арестован и, несмотря на то что обвинение не могло представить абсолютно никаких доказательств его участия в июльском мятеже, приговорен к смертной казне и расстрелян (13 октября). Весть о казни быстро разнеслась в Париже. Демонстранты с криками 'Да здравствует Феррер!', 'Долой попов!' проходили перед испанским посольством. В воскресенье, 17 октября, во второй половине дня колонны манифестантов заполнили улицы; более 100 тысяч парижан шли с пением 'Интернационала'5*.
Участник манифестации Д. 3. Мануильский писал:
'…Когда в Испании… казнили видного анархиста профессора Феррера и французский пролетариат ответил на это стотысячной демонстрацией, Владимир Ильич шел вместе с рабочими, скандируя лозунги. Глаза его юношески сверкали, и, когда полиция сделала попытку загородить дорогу демонстрантам, Владимир Ильич взялся за руки с рабочими, чтобы помешать полиции рассеять демонстрантов, предотвратить избиение. А ведь Владимир Ильич знал подлинную цену испанским анархистам типа Феррера! В своих выступлениях он беспощадно критиковал анархизм, но в то же время знал, что его место там, где идет рабочая масса'40.
Демонстрация 17 октября была интересна Ленину не только как антиклерикальное выступление (демонстранты скандировали: 'Долой попов!', 'К ответу убийц!'), но и как протест парижских рабочих против колониальной авантюры в Марокко. Дело в том, что в Марокко отправляла свои войска не только Испания (из-за чего и возник мятеж в Барселоне, в подготовке которого обвинили Феррера), но и Франция. Во имя наживы буржуазии в Марокко сложили головы многие сыновья французских рабочих и крестьян.
'Марокко' было запретным словом. Пьесу о восстании солдат в Марокко запрещено было играть в центре Парижа. Показывали ее на окраинах, в небольших театрах для рабочих. И каждый раз она вызывала бурю аплодисментов. Ленин и Крупская специально пошли смотреть эту пьесу. Самое интересное для Ленина было то, как реагировали на нее рабочие, заполнявшие театр. По ходу пьесы молодого солдата отправляют в Марокко. Дома — во Франции — остаются его мать и сестра. Живут они в нищете. Им очень трудно платить за квартиру. И тогда хозяин дома предлагает освободить их от квартирной платы, если сестра солдата станет его наложницей. 'Скотина!', 'Собака!'— неслось со всех сторон из зала. Зрители воспринимали увиденное на сцене как настоящую жизнь и грозили кулаками актеру, играющему хозяина. Солдат и его товарищи в Марокко, не выдержав издевательств, восстают. Восставшие поют на сцене 'Интернационал'. И мгновенно великая песня перекидывается в зрительный зал. 'Интернационал' пел весь театр41.
Летом 1909 года правительство Клемансо пало. Буржуазия передала власть другому своему слуге — 'социалисту' Бриану. Бриан включил в свой кабинет Мильерана и Вивиани, в народе их называли 'кабинетом трех ренегатов'. В статье 'Заметки публициста' весной 1910 года Ленин так характеризует этот кабинет: 'Буржуазия наградила изменников социализма должностями министров. Тройка французских ренегатов продолжает называть себя и свою группу независимыми социалистами, продолжает оправдывать свое поведение интересами рабочего движения и социальной реформы'42.
А несколько месяцев спустя — в октябре 1909 года — Ленин стал свидетелем того, как Бриан подавил всеобщую стачку железнодорожников. По приказу Бриана были мобилизованы войска, чтобы занять железнодорожные службы и помещения, и было объявлено о привлечении железнодорожников к работе в принудительном порядке. Бриан заявил, что забастовка железнодорожников — 'преступное проявление насилия, беспорядка и саботажа'. После нескольких дней сопротивления забастовочный комитет капитулировал. Это была тяжелая неудача: 3 тысячи забастовщиков уволили с работы43.
Примечательно, что как раз перед забастовкой Бриан в качестве 'социалиста' выпустил брошюру о всеобщей стачке как главном средстве борьбы пролетариата за свои права. Франкский журнал 'Illustration' поместил поэтому случаю ядовитую карикатуру, подпись под которой гласила: 'Марсельеза социалиста Бриана'.
Особенно ярко проявился оппортунизм социалистической партии перед выборами в парламент 1910 года. Ленин очень внимательно, по свидетельству Крупской, наблюдал предвыборную кампанию, в которой 'все тонуло в личной склоке, взаимных разоблачениях, политические вопросы отодвигались на задний план'44.
Были, правда, и исключения. Крупская вспоминает, как она вместе с Владимиром Ильичем присутствовала на собрании, где выступал Жан Жорес. И они еще раз смогли убедиться в огромном влиянии его на аудиторию: речь Жореса буквально гипнотизировала слушателей. Очень понравилось Ленину и Крупской выступление на предвыборном митинге Эдуарда Вайяна. Запомнилась фигура высокого рабочего, пришедшего на предвыборное собрание прямо с работы. Рукава его были засучены. Рядом стояли двое сыновей-подростков. Все трое с восхищением смотрели на Вайяна. 'Вот он, наш старик, как говорит!' — с восторгом восклицал рабочий. 'Но не везде ведь выступали Жоресы и Вайяны, — замечает Надежда Константиновна. — А рядовые ораторы крутили, приспособлялись к аудитории, в рабочей аудитории говорили одно, в интеллигентской другое. 'Вот она, парламентская-то машина!'— сказал как-то Ильич после одного из предвыборные собраний'.
Владимира Ильича особенно интересовало, как выступают социалисты на разного типа собраниях. Он специально ходил слушать одного социалистического депутата на рабочем собрании, а потом его же на собрании мелких чиновников. И что же? Докладчик говорил на втором собрании прямо обратное тому, что на первом, ибо ему нужно было прежде всего завоевать голоса и тех и других. Я помню, вспоминает Крупская, как возмущался Владимир Ильич этим оратором: радикал перед рабочими, оппортунист — перед интеллигенцией… Мы 'видели, как большие и зажигательные идеи, от которых трепетала рабочая аудитория, тускнели, рядились оратором в приемлемый для мелкой буржуазии цвет. Ведь надо же отвоевать побольше голосов!' На каких только предвыборных собраниях в Париже мы не бывали!'45 — восклицает она.
В связи с этим двуличным беспринципным поведением социалистов во время предвыборной кампании невольно вспоминается французское стихотворение, которое секретарь антверпенской группы большевиков А. Н. Макаренко приводит в своем письме Владимиру Ильичу от 26 февраля 1911 года. В стихотворении этом есть такие строчки46:
Посещение предвыборных собраний, речи депутатов-социалистов еще и еще раз убеждали Ленина в правильности его вывода: гангрена оппортунизма разъедала социалистическую партию Франции. Не борьба за социализм была нужна так называемым 'социалистам', не интересы рабочих их волновали. Всего
