шел, законно отказавшись давать против себя показания. Подельников не сдавал, потому как люди, облеченные церковной властью, пообещали ему содействие в освобождении.
На тюремную жизнь тоже грех было жаловаться. Вместе с Шамилем в камере появились и огромный двухкамерный холодильник, и плазма на стене, и видеоплеер с богатой коллекцией фильмов. Лишних арестантов из переполненной камеры убрали – теперь у каждого имелось свое спальное место. Да и народ здесь подобрался солидный. Бывалый уркаган, весь синий от татуировок. Несколько первоходов, выполнявших любое его желание. Остальные были обычными мужиками: кто оказался за решеткой за финансовые махинации, кто за аферы с недвижимостью.
Шамиль лежал, закинув руки за голову, дымил дорогой сигаретой и лениво посматривал на огромный телевизионный экран. Громыхнула «кормушка».
– Желающие посетить воскресное богослужение – на выход, – раздался из-за железной двери голос.
Шамиль только ухмыльнулся и крикнул:
– А почему мечети в СИЗО нет?
– Разговорчики, – не очень злобно огрызнулся тюремный вертухай.
– На воскресную службу желающие есть, гражданин начальник. – С самой козырной шконки резво вскочил бывалый уркаган – на его спине красовался выколотый многокупольный собор с крестами.
Уркаган быстро надел чистую рубашку, заправил под нее самодельной зэковской работы нательный крестик.
В небольшой тюремной церкви было многолюдно. Многие зэки использовали службу, чтобы пообщаться между собой, передать информацию.
Немолодой священник монотонно, заученно вел службу. Зэки, когда надо, крестились, когда следовало – отвечали хором. Татуированный уркаган с глубоко посаженными под низким лбом глазами стоял отдельно от других.
– Желающие исповедоваться есть? – поинтересовался священник, собирая богослужебный инвентарь.
Таких отыскалось пятеро. Последним в очереди стоял уркаган, хотя по своим тюремным заслугам и положению вполне мог пройти первым.
Священник терпеливо выслушивал путаные признания зэков и отпускал грехи. Вскоре рядом с ним оказался и последний из исповедующихся – бывалый уркаган.
– Грешил, сын мой? – Священник сцепил на коленях руки, на пальцах просматривались белые пятна от сведенных зоновских татуировок.
– Грешил, святой отец.
– И в чем?
– Чифирь пил.
– Для церкви это не грех. Все люди чай пьют.
– Лоха одного в карты обул.
– И этот грех тебе отпустится. В чем еще грешен?
– Первохода одного опустил. А потом оказалось, что девку он не насиловал. Подставила она его.
– Этот грех ты по неведению совершил. На телку он теперь перешел. Потому и он тебе отпускается.
– Вот вроде и все, святой отец, – проговорил уркаган.
Священник перешел на шепот:
– Шамиль с тобой в камере парится?
– Со мной.
– Кончить его надо, – тихо проговорил священник.
Уркаган блеснул глазами, но спрашивать «почему?» и «зачем?» не стал. Ведь понятно было – не от своего имени говорит священник, а так решили люди, стоявшие гораздо выше его, и он лишь озвучивает их волю.
– Только аккуратно, чтобы не подкопались. Сделаешь?
– Сделаю, батюшка.
– Заранее отпускаю тебе грех этот, сын мой, и благословляю. А вот и бонус тебе за смирение и послушание. – Тюремный поп протянул уркагану толстенную Библию. – В корешке ее супертонкий «айфон» с мобильным Интернетом припрятан. Батарея хорошо держит, на следующей службе я тебе подзаряжу. Только не спались с ним во время шмона…
…Глубокой ночью из камеры, где сидел Шамиль, раздался отчаянный стук в дверь и крики:
– Охрана, сюда! Доктора!
Подоспевшие вертухаи и тюремный медик застали следующую картину. Перепуганные зэки жались по углам. На бетонном полу с разбитой головой лежал мертвый Шамиль. Из раскроенного виска медленно вытекала кровь.
Татуированный уркаган объяснил, что произошло. Мол, бизнесмен кавказского происхождения по неосторожности свалился с третьего яруса шконок. Ну и, как водится в таких случаях, неудачно ударился головой. Все зэки дружно подтвердили эту очень удобную во всех отношениях версию.
