ситуации. А как известно, даже самый слабый хищник, если его «зажать в угол», становится страшно опасным. Мальцев этого расхожего сравнения не знал, поэтому не сообразил, что своими угрозами «загоняет в угол» несравненно более опасного хищника.
Он мучился две бессонные ночи, изгрыз все ногти, но иного объяснения бездействию своих покровителей и начальников так и не придумал. Единственное, что приходило в голову снова и снова, – никто ради него стараться не хочет, зато все требуют молчания. А ведь это значит взять на себя все, хотя взятка не была его инициативой и ему причитались за помощь сущие крохи. После очередного приступа истерики Мальцев и объявил свою угрозу начать давать показания.
О беде Мальцеву сообщил следователь, который специально приехал в следственный изолятор.
– Дождались, Владимир Евгеньевич! – хмуро заявил он. – Не слушали вы меня, а я ведь вас предупреждал. Единственная ваша защита и надежда – это мы, а не ваши дружки и высокие покровители.
– Что случилось? – севшим от волнения голосом спросил Мальцев.
– Мы перехватили сообщение для вас. У уголовников это называется «малява». Вот почитайте, правда, это ксерокопия, но все равно.
Мальцев взял протянутый ему лист бумаги, на котором в самом верху чернел отпечаток бумажки с грязными сгибами. Печатными буквами было выведено:
«Ты начал угрожать, Мальцев? Пеняй теперь на себя! Твоя жена и дочь сейчас сидят, как и ты, в грязном, вонючем помещении. Сидеть они будут до тех пор, пока ты основательно и тщательно не возьмешь все на себя. Будешь искать виноватых и валить на других свою вину, и твои близкие начнут умирать, одна за одной, в муках».
– По-моему, все довольно красноречиво, – проворчал следователь, отбирая бумажку. – Это доказательство того… одним словом, думайте, долго думайте. Мы будем искать вашу жену и дочь, постараемся помочь вам, но и вы сообразите, наконец, что правосудие сильнее, чем любая мафия, любая преступная группировка.
– Я хочу видеть своего адвоката, – сиплым голосом проговорил Мальцев.
– Адвокат! – язвительно процедил следователь сквозь зубы. – Он больше надзирает за тем, что вы говорите и думаете, чем помогает вам. Он вообще не вам помогает, а вот им!
Следователь потряс в воздухе ксерокопией записки, сунул ее в папку и, не прощаясь, вышел из комнаты допросов. Мальцев сидел и думал, что оказался не в положении человека, который помочился против ветра, а в положении человека, который вышел ночью в туман помочиться на скоростную трассу, и его просто смахнуло с широкой и понятной дороги огромным беспощадным грузовиком, который даже не заметил препятствия на своем пути. Он размазал человека по асфальту, превратил в мокрое место, в амебу.
Бершенин сидел напротив и всем своим длинным лошадиным лицом выражал недовольство. Он был прав, он считал себя правым, и поколебать его могло только землетрясение. Да и то не факт. Воропаев, красный от возбуждения, промакивал платком свою лысину, шею вокруг воротника белой рубашки и продолжал полыхать негодованием:
– Ты спятил, Никандрыч! Ты совсем заигрался в Сицилию! Какого хрена ты все это сделал? Ты разницу видишь между…
– Лешка, заткнись! – брезгливо процедил сквозь зубы Бершенин. – Всякое сопротивление надо давить! В зародыше! Иначе тебе самому же на шею сядут. Крутиться надо, вертеться, а не в разговоры и убеждения играть. Теперь он пришипился как ежик и молчит. И ты на меня не дави! Сказал – так будет, значит, будет. Если понадобится, ему в пробирках любимые пальчики его близких в СИЗО передавать начнут!
– Дурак ты, Никандрыч, ой, дурак! Это же бандитизм, это же…
– Называй как хочешь, но я свои деньги спасать намерен любой ценой. А ты готов отдать? Если готов, то скажи прямо. Я один управлюсь, и один все получу. Только уж ты потом не канючь, не скули, что ты свой вклад вносил, что тоже участвовал. Вспомни вот эту минуту, как плевался и платком утирался. И вспомни, кто решение принял, кто все на себя взял.
– А если он на сотрудничество со следствием пойдет, если там следователя вдруг поменяют, если какой-нибудь хлыщ в Москву стуканет, и оттуда бригаду пришлют?..
– Леша, ты чего этими делами занялся, если всякого чиха боишься? Я сказал тебе, что в полиции все решается так, как я велел? Сказал. Там все не просто на контроле, там все на кукане сидит. И этот твой Мальцев – козявка! Сломался он уже, пополам сломался! Ты думаешь, что я дам всякой шушере рот раскрывать? Ты как хочешь, а я за свои «бабки» кого угодно удавлю. И бабу его, и девку…
– И меня, – криво ухмыльнувшись, закончил мысль Воропаев.
– Предашь, так и тебя не пожалею. Я люблю людей, пока они со мной в одной команде, в одной лодке, а не по другую сторону баррикад. Не люблю баррикад. Я вообще никакие препятствия не люблю. И запомни, Леша, что обещать ты Мальцеву можешь хоть золотые горы, но за угрозы я на него очень обозлен. Ни хрена он не получит, когда выйдет. А будет дергаться, то совсем не выйдет.
Уже в коридоре Бершенин вытащил мобильный телефон и набрал номер. На том конце оказалось занято, и он, нажав отбой, решительно направился к лифту. Из лифта на первом этаже почти выбежал, быстрым шагом направляясь к стоянке служебных машин, и тут телефон завибрировал в кармане пиджака.
– Да, Владимир Никандрович, – послышался голос Боруцкого. – Вы мне звонили сейчас?
– Звонил! – в привычной своей злой манере ответил Бершенин. – Слушай меня, Сергей. Мне тут обстановка не очень нравится, а я этого терпеть не могу. Обязательно какая-нибудь сука все испортит! Подчисть там хвосты, особенно чужие. Успокоится наш друг или не успокоится, а рисковать не будем. Рано или поздно, все равно это придется делать. Так уж лучше заранее. Понял меня?
– Понял, Владимир Никандрович. Займусь. А может, нам нашего друга заткнуть прямо там, в четырех стенах? Вот вам и решение всех проблем одним махом.
– Я тебе дам «решение»! Теоретик! Гибко надо работать, гибко.
Глава 7
Со слов Быкова Антон понял, что следить за Боруцким довольно сложно. Или у него опыт большой в таких делах, или талант прирожденный, или чутье практически звериное. Использовать оперативное подразделение для наружного наблюдения полковник тоже не мог, потому что формально Боруцкий не был работником полиции. А организовывать слежку и разрабатывать другого человека – на это нужны объяснения. А если придется как-то объясняться, то начнется утечка информации, и вся операция рухнет. Приходилось использовать своих же подчиненных, но и тем Быков строго-настрого приказал при малейшем намеке на то, что «объект» засек слежку, сразу бросать его. Еще больше Быкову не хотелось вспугнуть Боруцкого.
Антон все это знал и страшно переживал, что мог оказаться виновником провала операции. Боруцкий уже несколько дней Антона не тревожил, и молодому оперативнику начинало казаться, что в его «услугах» уже не нуждаются. Означать это могло только то, что его подозревают, ему не доверяют, и виноват в этом он сам, его неосторожное поведение.
Очень не хотелось Антону провалить первое же серьезное дело, подвести Быкова. Здесь он был при очень важном и нужном деле, он мог заниматься тем, что теперь составляло смысл его жизни, – борьба с оборотнями в погонах, борьба с криминалом в полицейской среде. Если Быков сочтет его несостоятельным работником, не поверит в него, тогда сидеть Антону с бумажками до пенсии. А он хотел хватать за руку, хотел обвинять, карать. Хотел непосредственной оперативной работы, чтобы вариться в самой гуще, вплотную подойти к преступной среде.
Даже слежки Антон за собой уже не замечал. Это тоже могло означать, что Боруцкий все про него понял и теперь старается держаться подальше. Сколько раз Антона буквально подмывало взять телефон и
