ему отдавать? А другого ничего за собой не чую, чтобы было ему дело до меня.
Одвуконь пошёл, без сопровождения. И быстрее так, и не рискую никем. Реки-то вот-вот вскроются. Да и казаки во мне опаску вызывают. То — люди, как люди. То сына в заложники берут из-за каких-то дурацких шкурок.
Виданное ли дело — Никодим дома. На его обширном подворье происходит деловитое роение работного люда. Сани с грузом подходят и уходят, грузчики снуют через распахнутые двери амбаров, приказчики пересчитывают мешки. Лошадок моих принял малец, отвёл в загородку, а сам я направился прямиком в терем. Тут меня знают, хотя сам я в этом доме всего-то раз побывал и долго не задержался. Так что раскланивался направо и налево. А уж в сенях и сам хозяин повстречал. Сразу в горенку повёл и велел обед подавать. Осетринка хороша была, да и нельма приготовлена мастерски. Со свежего воздуха и чарка кстати оказалась, однако на водочку мы не налегали — всё никак не могли наговориться.
Вернее — купец не мог. Видно с другими собеседниками он опасается свои удачи да успехи во всей красе расписывать, а оно ведь рвётся изнутри. Против меня же у него осторожности нет. Понял, наверное, что не завелось в моей душе зависти. А мне послушать интересно было, так что я кивал да поддакивал. Искренне, кстати, потому, что испытывал удовольствие от того, что узнавал.
— До Красноярска от Байкальского магазина одна лодка туда и обратно три раза за лето легко оборачивается через Ангару. Оттуда пшеничку вожу по сорок мешков за рейс. Туда свёрла твои, напильники и эти, лерки. Берут — сколь ни привези. С Амуром тоже волок наладили. Хотя, это я по-старому так выразился — по магазину стоит у каждой реки, и товар на лошадях перебрасываем. Купец один тамошний нынче прислал гаоляновой муки и крупы на пробу. Сам-то я по Амуру не хожу, сын мой на том участке делами заправляет. Иглы уж очень твои ценятся.
Закусили.
— Слушай, Миха. Мне приказчиками в магазины сажать некого. Грамоту мало кто знает, — и смотрит вопросительно. Ждёт чего-то. Щас, из котомки достану.
— В Бытантайском наслеге поищи, это где Ким тойоном работает. У него многие грамоту разумеют.
— Ну да, ну да. Я уж по-якутски-то разбирать научился. А слушай, того самого Кима брат — толковый, однако, парень. Честно показывает, сколь барыша себе оставил, сколь чего подарил кому. И сам барыш выводит правильный. Да и каракули его всяко легче читаются, чем иных наших грамотеев, — Никодим призадумался. — На Эльги-реку нужно такого же разумника прям сейчас. Кажись, сообразил — помогает ведь содержателю человек из местных на Тенки. И каракули его я в учётной книге видел, — это купец уже вроде как про себя поразмышлял.
Так и сидели мы Никодимом, «расставляя» новые магазины, да соображая, кого в каком месте к присмотру за делом приставить. Кадровый голод ощущается, куда ни посмотри. И опять я оказался «на коне» — у меня-то в учениках, считай, почти два десятка грамотеев. По нашим местам — целая армия. И так уж выходит по традиции по нашей, что связь ученика с учителем обычно длится многие годы и сохраняется на всю жизнь. Как ни крути — мои это люди. И рассажу я их… ну, Вы меня понимаете. Русские-то больше к острогам тяготеют, а на удалённых факториях якуту куда как веселей живётся. С лошадками, с коровками.
Не скажу, что до конкретики мы договорились, однако по части намерений во мнениях сошлись. Тем более что когда речь зашла о формальном долге, который Никодим передо мной за собой полагает великим, я его успокоил. Сказал, что недостатка в средствах не испытываю, чего и ему желаю. А как понадобится мне чего — так он меня ведь завсегда выручает. Вроде как о дружбе и сотрудничестве на дальнейшее условились, хотя напрямую слов таких и не говорили.
Уж не знаю, за кого он меня считает, за умом скорбного или искусителя коварного, но держится уважительно, на равных. А, судя по характеру построек, дела его идут — лучше некуда. Показной роскоши не видать, но добротность и основательность впечатляют. Есть в человеке что-то нашенское, северное. Судя по всему, крепнет его «паутина», и немалые богатства в мошну стекаются.
Так и ко мне стекаются, только иные. Молодые-то люди не напрасно тянутся туда, где осваивают ремёсла. Вот и выходит, что сподвижники мы с Никодимом. Два эксплуататора якутского народа. Хе-хе. Нам друг за дружку надо крепко держаться.
Вечером, после баньки, заглянул я и сестрице моей Айтал, и с мужем её, Никодимовым приказчиком, познакомился. Что рассказать? Да всё у них ладно. Он делами торговыми занят, а супруга его — домом. Только бумаги она ведёт, потому что грамоту разумеет, а Васенька её любимый — не очень. То есть соображает быстро и человек деятельный, а только записи в книгах да реестрах вечером надиктовывает по памяти и с почеркушек своих. Семейный подряд у них выходит. Ну да, коли так обоим удобней, оно и ладно. Бывают семьи, где жена — шея, а муж — голова.
Тут у меня и новая идея проклюнулась, ну да о ней после.
Засиживаться я не стал — нам утром к воеводе с Никодимом ехать. Он посылал человека упредить атамана, чтобы не с бухты-барахты заявиться, а жданными.
— Здрав будь, атаман.
— И тебе поздорову быть. Садись, Миха-якут. И ты Никодим заходи да присаживайся.
Устроились мы на лавках вдоль стола, где находилось ещё несколько казаков и прошлогодний нелюбезный ко мне дьяк. Похоже на совещание наших времён. Или, если по-нынешнему, думу. Кстати и нашего брата якута тут тоже три человека присутствует. С Кимом мы обменялись кивками узнавания, как ведётся между старыми приятелями.
Первым делом на стол лёг арбалет:
— Твоя работа?
— Моей мастерской, что на Бытантае, — а чего отпираться. Модель — та же, что первый раз я для себя делал. Мелкие улучшения в ней, произошедшие за последние годы, ничего не меняют для стрелка.
— А знаешь ли ты, что она не хуже наших пищалей стреляет, только вчетверо чаще. И попасть из неё можно в полтора раза дальше?
— Охотнику не каждый день бывает нужно выстрелить, — это я сразу немножко «Ваньку валяю». — А что бой дальний и точный, это да. Без этого на промысле зверя никак.
— Так вот, — это снова атаман, — велено нам ясак не мягкой рухлядью отдавать, а самострелами. Сколь обещать можно?
Прямо пригвоздил меня к месту.
— Десяток или полтора в год обычно делалось. Людей-то в местах наших мало живёт, да и не многих землица здешняя прокормит. Мастеров среди них и того меньше. На одного работника, что по железу работает, десяток пастухов нужен, да охотников, а ко всему этому дети, да жёны, — это я так намекаю на структуру производительных сил общества.
Кажется, проняло. Во-первых, Ким потерял напряжённость в позе. Во-вторых, сам атаман чуток потускнел. А я продолжил:
— Знаешь, я спробую сперва, сколь выйдет. Сам видишь, работа тонкая, — это я продолжаю торговаться. — Ведь якутскому мастеру надо чтобы рядом лошадки паслись, коровки. Чтобы тунгусы оленей своих перегоняли с пастбища на пастбище, охотники приносили дичину, а рыбаки — рыбу ловили. Чтобы женщины шили удобную одежду и варили сытную еду, — продолжаю я доносить до собеседника положения, иллюстрирующие необходимость комплексного развития нашего края.
Атаман мрачнеет. Понимает, что не обманываю, но он ведь привык брать. То есть — отнимать. Тут же его явно подбивают принять на себя роль радетеля. А я усиливаю нажим:
— Никодим вот возит зерно, за то и воздаётся ему сторицей. Когда трудовой человек сыт, так и работу от него можно добрую ждать. Мы ведь ныне тоже людишки государя нашего, ему служим верно, и мощь страны рады приумножить, — что-то понесло меня. Не через край ли я плеснул елея?
— Оттого ты и затеял гербы по стойбищам раздавать? — взгляд уже стал тяжелым.
— Символы эти напоминают людям, кому они служат. Кого почитать должны. Народец наш неграмотный, но рисунки разбирает, — тут уж Ким откровенно разулыбался. Ну да, у него-то, почитай,
