нельзя… Не обходится, разумеется, и без картин тропической природы. Больше всего, однако, уделено внимания приятелям и знакомым Питерсона, причем и тут Газданов нередко оказывается на уровне самых высоких требований, которые можно предъявить писательскому мастерству. Супруги Рабиновичи, обрисованные мимоходом, двумя-тремя штрихами, или другая чета, Серафим Иванович с Марией Даниловной, — будто наши давние знакомые…
Чтение увлекательное, но вместе с тем и удивляющее… Внутренних причин для прекращения повествования нет, а ведет его Газданов с таким заразительным удовольствием, что всякий готов читать и дальше, сколько угодно… Странный случай!»
Это писал Адамович в отклике на публикацию «Бомбея» в «Русских записках». Для Газданова это было знаменательным началом сотрудничества с новым толстым журналом, где его приняли как признанного прозаика.
Этот журнал, как и «Современные записки», организовали тоже эсеры по предложению русского эмигранта из Шанхая, который был готов помочь средствами. Задача журнала — сделать содержание более актуальным и уделять больше внимания Дальнему Востоку, где осело немало русских эмигрантов.
Возникший в 1937 году, новый журнал лишь на титульном листе указывал в качестве места издания «Париж-Шанхай». Вскоре журнал стал выходить как ежемесячный под редакцией Павла Николаевича Милюкова. Председатель партии кадетов, депутат Государственной Думы и министр иностранных дел Временного правительства в прошлом, в Париже Милюков в течение двадцати лет редактировал самую влиятельную и популярную газету эмиграции «Последние новости». Он пользовался огромным авторитетом, и потому издатели надеялись, что его имя привлечет новых читателей.
Насколько надежды оправдались, судить было трудно, поскольку журнал просуществовал недолго. Его последним выпуском стал сдвоенный 20/21 номер за август-сентябрь 1939 года. Однако за короткую жизнь журнал успел снискать себе славу демократичного издания — в нем охотно печатали молодых.
Участие в «Русских записках» помогало Гайто поддерживать связи со старыми друзьями Вадимом Андреевым и Владимиром Сосинским. И тот и другой печатались часто в одних и тех же номерах, что и Газданов. С 5-го по 12-й номер журнал публиковал крупное прозаическое произведение Вадима Андреева «Детство. Повесть об отце». Газданов порадовался за Вадима и поздравил его. В этой мемуарной повести Вадим сумел показать своего отца, замечательного писателя Леонида Андреева как сложного, необычайно талантливого человека, игравшего значительную роль в русской литературе начала XX века. Газданов увидел, как много общего было у него и у Вадима в восприятии бурных событий 1917-го и следующих лет, оценил и то, как выросло художественное мастерство его друга.
Газданову журнал дал возможность подтвердить свою репутацию как одного из наиболее замечательных писателей молодой ветви русского зарубежья. И надо заметить, что, в отличие от публикаций «Современных записок», его произведения в новом журнале отличало поразительное стилистическое и мировоззренческое единство. Помимо «Бомбея» в «Русских записках» вышли еще два настоящих шедевра – «Хана» и «Вечерний спутник».
Во всех трех новеллах ни сюжетно, ни композиционно не похожих, были две общие составляющие, по которым угадывался создатель «Вечера у Клэр», — единый герой — рассказчик и мотив возвращения. Это был опять тот случай, когда и автор должен быть благодарен своему герою, свидетелю удивительных человеческих метаморфоз, им же самим сочиненных. Газдановская автобиографичность давно уже стала мнимой, но своей раз и навсегда заданной подлинностью играла на руку автору, когда Газданов обращался к лицам и местам, заведомо незнакомым. Особенно ярко это проявилось в рассказе «Вечерний спутник».
Сюжет рассказа представлял собой историю знакомства русского таксиста, в котором без труда угадывались черты самого автора, с высокопоставленным лицом, стариком-французом. Старик был тяжело болен — газеты уже пестрели сводками о состоянии его здоровья. Но иногда между тяжелыми приступами он ночью выбирался подышать воздухом недалеко от дома на скамейке. Там он и встретил русского эмигранта, попросив молодого человека об одолжении — тайно отвезти его на машине в Болье к морю, где жила его возлюбленная, с которой они давно не виделись. С трудом пережив утомительную дорогу, старик простился с единственной любовью и по возвращении в Париж умер.
Несмотря на печальную тональность, путешествие оказалось прекрасным. Русский таксист невольно стал свидетелем великого любовного переживания. И никакие последующие признания служанки о том, что возлюбленная старика была ему неверна, не смогли разочаровать повествователя. «И если многолетняя ложь и измены испанской красавицы ни в чем не уменьшили ее очарования и привели к такому удивительному и беспримерному завершению, то, я думаю, всякая истина, сопоставленная с этим блистательным обманом, увядает и становится идеально ненужной», — заключает он свой рассказ.
Что же в этой истории так могло поразить русских соотечественников, которые, прочтя рассказ, восклицали вслед за Адамовичем: «Но какая странная фантазия пришла ему на этот раз в голову!»…
Дело в том, что рассказ был написан так, что не вызвала сомнений не только подлинность портрета повествователя, но и второго героя, хорошо известного парижанам, в том числе и русским. Умирающему французскому политическому деятелю Газданов придал внешность, черты характера, привычки и даже болезни реального лица – премьер-министра Франции Жоржа Клемансо. И все, что знали о Газданове его знакомые — и то, что он сел за руль незадолго до смерти Клемансо в 1929 году, и то, что он ездил на автомобиле в Болье, и то, что возвращался после работы пешком под утро через Трокадеро, где действительно жил премьер-министр, — все эти подробности были переплетены в рассказе так искусно, что посвященный читатель сразу застывал в недоумении — неужели это было на самом деле?! Охладить его могло только личное знакомство с Гайто — в застолье он был известен как прекрасный рассказчик и выдумщик, не раз заставлявший поверить присутствующих в самые невероятные истории. Пребывая примерно в таком состоянии, Адамович немедленно откликнулся на рассказ:
«Газданов — очень талантливый человек, это известно давно, незачем снова расточать ему комплименты, относящиеся к слогу, к стилю, к остроте зрения, свежести восприятия… — писал Адамович. — Рассказ оригинален и интересен сам по себе, как все, что пишет Газданов. Непонятно только, зачем понадобилось автору подчеркивать в нем полноту портретного сходства… Сначала принимаешь рассказ за 'быль', а затем, убеждаясь в невероятности фабулы, удивляешься причудам мысли, его создавшей».
Но ответ на этот упрек был скрыт в самом рассказе. В последних словах о блистательном обмане и ненужной истине Гайто уже все сказал и, влекомый «причудами мысли», двигался дальше. «Полет» — так назывался его следующий роман.
Это был второй роман после «Истории одного путешествия», лишенный знакомого нам героя — повествователя. Написанный с позиций авторского всеведения, «Полет» не давал уже никаких оснований искать в нем автобиографические знаки и адреса. Однако по тематике и реалиям, в нем воссозданным, он являлся продолжением периода «эмигрантских иллюзий». Так на стыке ожиданий и воплощений родилось одно из самых утонченных произведений Газданова — камерная драма со сложнейшим анализом «психологического существования» самых потаенных чувств и мыслей узкого круга лиц, в основном членов одной семьи русских эмигрантов. И в этой драме, как писал Адамович, «он ищет той сложности в общей панораме, которая произвела бы впечатление, что изо дня в день 'так было, так будет' — и вместо одного человека мог бы на данном месте оказаться другой, без того, чтобы изменилось что-либо существенное. Главное у него не люди, а то, что их связывает, то, чем заполнена пустота между отдельными фигурами, — бытие, стихия, жизнь, не знаю, как это назвать».
В тот момент утверждение критика было справедливо по отношению ко всей газдановской жизни, мнимой и действительной. Через книги, через братство вольных каменщиков, теперь — через любовь заполнялись пустоты не только пространства художественного, но и душевного. Три предвоенных года оказались самыми счастливыми в эмигрантской жизни Гайто. Любовь и вдохновение совпали в одной временной точке, и он пишет без устали, на этот раз ведомый плодотворной силой не только фантазии, но и реальности. В эти годы помимо блестящих рассказов по совету жены он создает новый роман «Ночные дороги».
ЗАПИСКИ ШОФЕРА
