сомнения, Варнавка пересаживался по пути с лошади на лошадь, сохраняя этим их силы! Встаньте, господа, и помогите мне в отыскании следов.
Мы соскочили с экипажа и пошли пешком, осматривая каждую пядь земли.
VIII
Так прошли мы версты две, пока дорога не сделала крутой поворот вправо.
Лишь только мы вышли на поворот, как увидали лошадь, стоявшую у самой дороги без седла и уныло понурившую голову.
Это был довольно высокий гнедой мерин, загнанный до того, что шерсть его была совершенно мокрая.
Однако, судя по дыханию, лошадь успела уже немного отдохнуть, хотя еще и не притрагивалась к траве.
Подскочив к ней, мы стали осматривать ее со всех сторон.
На левом заднем окороке ясно виднелось тавро в виде буквы Г, а одна нога была без подковы.
Сомнений быть не могло!
Это была та самая лошадь, которую забрал Варнавка после убийства крестьянина в тайге.
Вероятно, он заметил, что силы покидают бедное животное, и бросил его здесь на произвол судьбы, ускакав дальше на подручной лошади.
Обсудив все обстоятельства, мы решили больше не влезать в кибитку.
Варнавка вместе с другою лошадью должен был быть где–нибудь недалеко отсюда, справа или слева дороги.
Чтобы не попасть впросак, мы решили разделиться.
Я с Холмсом двинулись по тайге, с левой стороны дороги, а Венгеров с правой, держась тоже параллельно дороге.
Держа ружья наготове, мы тихо подвигались вперед, осматривая каждый кустик, каждый пучок травы, совершенно готовые к засаде.
Мы подвигались так тихо, что я даже не слыхал шагов Холмса, шедшего шагах в десяти левее меня.
Это было очень утомительное путешествие.
Глухая, тысячелетняя тайга, которую просекала лишь дорога, словно нарочно затрудняла каждый наш шаг. Колючий кустарник драл нам платье, ноги постоянно натыкались на огромные пни или погружались в страшную топь.
Местами топь становилась настолько непроходимой, что нам приходилось прижиматься к самой дороге. Несколько раз пробовали мы отойти от дороги немного дальше к востоку, но по мере углубления в тайгу топь становилась совсем неприступной, и самое большое мы удалялись от дороги на 25 — 30 сажен.
То же самое, вероятно, было и справа дороги, потому что фигура Венгерова довольно часто мелькала у самой дороги.
Кибитка следовала за нами по дороге.
Так прошли мы верст восемь.
Тут тайга стала суше, но заросль была настолько густа, что мы еле–еле пробивались сквозь нее.
Мрачная тайга упорно молчала, и лишь величественные шапки исполинских деревьев мрачно качались над нашими головами.
Жутко было идти по этой глуши, в которую, казалось, никогда не забирались люди.
А между тем почва под ногами становилась с каждым шагом все крепче и крепче.
По временам Холмс делал попытки продраться глубже в тайгу, и теперь это ему удавалось.
Сначала он углубился сажень на пятьдесят, затем немного больше.
Мы поняли, что пришли на то место, о котором нам говорил смотритель станции.
Выйдя на дорогу, Холмс подозвал Венгерова.
— Ну, как у вас? — спросил он его.
— Безнадежная топь! — ответил Венгеров.
— Пройдемте с вами по вашей стороне немного вперед, а Ватсон подождет нас. Если ничего подозрительного не будет, то мы возвратимся и исследуем это сухое местечко.
Пока они разговаривали, я стоял шагах в пятнадцати от них и слышал каждое их слово.
И вдруг все мы застыли в неподвижных позах, притаив дыхание.
Отдаленное конское ржание донеслось до нас из глубины тайги слева.
И в ту же минуту одна из лошадей нашей тройки громко и радостно заржала в ответ, повернув голову влево.
За ней заржала и вторая.
Ямщик–бурят насторожился и вдруг крикнул нам:
— Барины, а барины! Дозвольте посмотреть! Должно быть, это наша пропавшая лошадь своих почуяла и кричит там!
Глаза Холмса радостно сверкнули.
— Животное помогает нам! — воскликнул он. — Он там, но…
Он посмотрел на заросль и задумчиво сказал:
— Только через такую заросль с лошадью невозможно продраться! Вперед, господа! Где–нибудь должна быть лазейка.
IX
Работая ножами и царапая себе в кровь руки и тело, мы устремились вперед.
Платье клочьями летело с нас, ноги ныли, руки обливались кровью.
Но вот наконец кустарник стал редеть.
Холмс пошел тише, вглядываясь в землю и осматривая кусты.
Наконец, он остановился.
— Здесь! — произнес он, указывая на неясный след среди зелени, какой обыкновенно бывает, когда медведь или какое–нибудь крупное животное пробивается сквозь чащу.
Действительно, в этом месте кусты были помяты, и на них можно было видеть много свежесломанных веточек, из–под коры которых влажно сочился сок.
Свернув влево, мы стали подвигаться быстрее.
Вскоре заросль стала настолько редкой, что мы могли идти почти походным шагом.
Едва мы отошли от дороги с полверсты, как до нашего слуха донеслось уже совсем близкое, громкое ржание. Это было как раз вовремя, так как земля под ногами, покрытая мхом, стала опять топкой, и следы на ней делались совершенно незаметными.
Повернув вполоборота направо, мы двинулись по направлению лошадиного ржания.
Теперь мы уже подвигались еле–еле, пригинаясь к земле и стараясь не высовываться над мелким кустарником.
Прошло минут двадцать.
И наконец мы увидели лошадь.
Покрытая потом, она стояла около огромного дерева, привязанная поводом к сучку, с ногами, ушедшими вершка на три в болотистую почву.
Но около нее никого не было.
Осторожно осмотрели мы местность кругом нее, обшарили все кусты, но ничто не выдавало близкого
