– Сам «сочинский» маньяк, как его прозвали в прессе, был, по моему мнению, личностью неординарной, образованной и в высшей степени начитанной. Вероятно, этот человек по образованию был искусствовед, историк или филолог. Смерть он изучал долго, используя многие труды великих поэтов, писателей и философов. Смерть представлялась для него высшей точкой человеческого существования. Он стремился облагородить ее. Лично я считал и считаю до сих пор, что, убивая девушек, он оказывал им в некоторой степени услугу.
– Услугу? Лишая их жизни?
– Но при этом сохраняя их красоту и молодость. Они оставались молодыми и прекрасными в памяти тех, кто их знал. Старость, увядание и болезни – это было не для них. Только нетленность, память в сердцах и вечная красота.
Эка загнул профессор! Еще чуть-чуть, и он начнет оправдывать деятельность маньяка.
– Ладно, оставим его. Ведь нынешнее убийство было совершено не им? Елена Николаевна совсем не брюнетка. И она гораздо старше двадцати лет.
– Какое из двух преступлений вы имеете в виду? Тело под грушей или женщина на пляже? Кстати, она ведь осталась жива?
– Да. Нам удалось согнать маньяка прямо с нее. Он убегал, поддерживая свои штаны.
– И это еще одно подтверждение того, что преступление было совершено подражателем. Настоящий «сочинский» маньяк никогда не насиловал своих жертв.
– Нет?
– Говорю же, в его действиях не было жажды обладания или насилия. Он оказывал прекрасным молодым девушкам услугу, сохраняя их красоту на века.
Хороша услуга! Да и профессор этот тоже хорош! Рассуждает тут, словно бы даже оправдывая мерзавца, отправившего на тот свет не один десяток молодых девушек. А ведь сколько горя тот причинил людям. У каждой убитой им красавицы были родные, мать, отец, жених, в конце-то концов. И они вовсе не нуждались в услугах какого-то психопата, который возомнил себя вершителем чужих судеб.
А если уж маньяку так приспичило сохранять на века чью-то красоту, мог бы начать с самого себя! Прирезал или придушил и сохранился бы навсегда в памяти людей.
– Что касается первого тела, то тут сложно что-либо сказать. Тело пролежало в земле достаточно долго, одежда и плоть успели истлеть. Так что, говоря о действиях преступника-подражателя, мы отталкиваемся только от кусочка бумаги, который был прикреплен к густым волосам жертвы и на котором еще сохранились фрагменты посвященного ей стихотворения.
– И цветок.
– Да. И остатки цветка. Пыльца и стебелек. Жертвы «сочинского» маньяка и его подражателей всегда были украшены подобным образом – прекрасный цветок и любовное стихотворение. Но на этом сходство в действиях оригинала и его подражателя и заканчивается. Стихи подражателей куда более примитивны. К тому же убийца или убийцы насилуют своих жертв перед тем, как убить их. Бьет их. Часто мы находили на телах жертв синяки, ссадины и кровоподтеки. Настоящий маньяк никогда не прибегал к насилию над своими жертвами.
– Он же их убивал!
– Я уже говорил, это была с его стороны услуга. И он не мучил своих жертв. Одно движение, и они умирали. Девушки даже не успевали осознать, что с ними произошло. А что касается тела под грушей, то тут вообще наблюдается явный диссонанс.
– Какой же? Вы ведь сказали, что по телу почти невозможно ничего определить. Тело пролежало в земле и…
– Именно поэтому! – воскликнул профессор. – Настоящий «сочинский» маньяк никогда не хоронил и не прятал своих жертв. Он выставлял их напоказ, стремясь придать каждой из них наиболее выигрышную позу. Он укладывал их, бережно расправляя складки их одежды, придавая изящное положение их конечностям. Девушки казались заснувшими, прекрасными статуями. Хоронить, закапывать в землю или топить в море… такого за настоящим «сочинским» маньяком отродясь не водилось.
– А нам рассказывали, что от некоторых своих жертв «сочинский» злодей избавлялся именно таким способом.
– Значит, в тот раз речь шла не о самом «сочинском» маньяке, а о ком-то из его подражателей. С тех пор прошло много лет, кроме меня, пожалуй, никто и не помнит, как мы ловили настоящего «сочинского» маньяка. Его еще называли Овидием.
– Да, это нам рассказывали.
– А как мы потом гонялись по всему побережью за многочисленными его подражателями? Это вам тоже рассказывали? Но все они были жалкими копиями, едва заметными отражениями самого оригинала.
– Ничего себе жалкими копиями, – возмутились подруги. – На совести этих маньяков тоже немало жертв.
– Но все эти преступники по своим качествам не идут ни в какое сравнение с самим Овидием – «сочинским» маньяком. Уж мне вы можете поверить! Я изучал дела, касающиеся самого «сочинского» маньяка, и я могу вам заявить со всей основательностью… Этот человек… Он восхищался своими жертвами!
Профессор страшно разгорячился, оправдывая злодея. Подруги слушали и удивлялись, как хороший человек может легко заразиться чужим безумием. Кулеш откровенно восторгался действиями маньяка, которого изучал многие годы. Он с ним так сроднился, что перестал замечать ту грань, которая отделяет допустимое от невозможного.
– Профессор, но нас интересуют подражатели.
– Да, да. Так вот, хоронить – это нетипично. Это говорит о том, что преступник сознавал свою вину. Он стремился спрятать следы содеянного, как нашкодивший ребенок пытается зарыть разбитую чашку или осколки вазы. В психиатрии этому есть интересное определение, оно гласит…
И профессор снова начал сыпать сложными терминами, которых подруги не понимали. Поэтому они просто отключились, предоставив Сосулькину самому вести беседу со старым чудаком. Они уже поняли, что с помощью профессора им вряд ли удастся поймать маньяка. Профессор слишком закопался в свои записи и бумаги, чтобы адекватно воспринимать окружающий его мир.
Но Сосулькин явно находил удовольствие в беседе с психиатром. Он задавал ему вопросы, а потом кивал с умным видом, слушая пространные ответы профессора. Подруги с удовольствием бы ушли, но им было необходимо дождаться следователя, чтобы поговорить с ним.
Идея, осенившая подруг вчера поздно вечером, когда они впервые увидели сына Елены Николаевны, никак не хотела покидать их. И более того, чем больше девушки о ней думали, тем сильней им казалось, что идея эта стоящая.
И пока профессор бубнил на ухо Сосулькину разные умные вещи, подруги шептались друг с другом:
– Ведь, сама посуди, если Елена Николаевна знала, кто мать Сережи, то она знала и дом, в котором он родился.
– Само собой разумеется.
– А может, Настя ей и еще в чем-то призналась.
– И когда приемный сын вырос и стал взрослым, Елена Николаевна раскрыла ему тайну его рождения, а также научила, где найти клад, оставленный его настоящей родной матерью.
– Клад-то откуда? Будь у Насти клад, небось давно бы его сама выкопала.
– Но что-то ведь в саду и доме у дяди Паши искали. Что же, если не клад?
– А почему Настя его не достала?
– Может, и собиралась, да у нее времени не хватило.
Подруги переговаривались едва слышным шепотом, но Сосулькин все равно кидал в их сторону негодующие взгляды. Они мешали его увлеченной беседе с чокнутым профессором. Ну, ничего, подругам оставалось потерпеть еще самую малость. Не может быть, чтобы Сосулькин смог общаться на уровне профессора еще долго.
Так и получилось. Девушки затихли. А примерно через четверть часа начали замечать признаки утомления у обоих собеседников. Профессор сдался первым.
– Рад был с вами познакомиться, очаровательные красавицы, – поднявшись, попрощался он с
