А вообще-то, думал Фрол, служить здесь можно. Сержанты, правда, крикливые больно. Так уши и закладывает от одного воя Мишина. Ноги сами собой выравниваются в коленях. Вот только Дронов какой-то непонятный. Показал бы я ему на гражданке «зеленого». Ну, ничего, молчать не собираюсь. Пусть другие молчат. А у меня, думал Фрол, тоже гордость есть…
Дверь в Ленинскую комнату открылась, и на Фрола уставился ушастый Ваганов.
— А, ты здесь. Давай быстрее, строимся на завтрак.
Дронов проверял людей. Недовольно взглянув на Фрола, он двинулся было дальше считать головы своих подопечных, но тут же вернулся назад.
— Почему в кроссовках?
— Сапоги жмут, товарищ сержант, — бодро отчеканил солдат.
— Почему мне не доложили раньше?
— Об этом знает старшина роты. Он обещал подобрать.
— Хорошо. На завтрак пойдете без строя…
Вообще-то неплохо начинается день, думал Фрол, медленно шагая к столовой. Снег под кроссовками приятно хрустел огурчиком. Вместо зарядки — сон-тренаж, все на завтрак строем, а я самостоятельно. Он видел, как старшина гонял роту, добиваясь от курсантов четкого шага. Но все почему-то получалось вразнобой, нескладно и некрасиво, — «горох» называется по-армейски. Его наблюдения прервал довольно грубый окрик:
— Почему без строя? И что это за вид?
Фрол удивленно посмотрел на возмутителя спокойствия. Перед ним стоял дежурный по части.
— У вас что, язык отсох? — поинтересовался офицер.
— Сапоги, — начал нерешительно Фрол.
— Что сапоги? Усохли?
— Малы…
— Ах, малы. Пятая рота? Ждите в вестибюле. Сейчас ваши подойдут. Наверх без роты не подниматься.
Почему нельзя подниматься в столовую без роты, думал Фрол. Что я, съем всю кашу и никому компота не оставлю? Но приказ есть приказ, и ему ничего не оставалось делать, как подчиниться, тем более, что он пока не знал, где столы роты и где его место. То, что у каждого за столом есть свое место, он слышал от друзей. Главное, говорили они, сесть поближе к каше. Никогда обделен не будешь. Да чтобы друган раздатчиком за столом был — вот и будешь всегда с мосло?м. Интересно, кто у них за столом раздатчик?
Тем временем рота, совершив очередную отчаянную попытку пройти в столовую, громко загрюкала сапогами, остервенело припечатывая их к льдистому асфальту полкового плаца.
В столовую забегали колонной по одному. Пристроившись в хвост длинной зеленой змеи, Фролов побежал на второй этаж. Так и ходить-то по-человечески разучишься, думал он, прыгая через ступеньку. То строевым, то бегом. Даже в столовой и то вприпрыжку. Интересно, а как… Но тут он с разгона налетел на впереди бегущего курсанта, тот, падая, толкнул другого, и строй, неожиданно остановившийся, дернулся, зашатался, зашумел.
— Быстро рассаживаться по десять человек!
Толпясь и сопя, несмышлеными телками курсанты заполняли свободные столы.
Пойми, сколько здесь стоит за столом — десять, девять или одиннадцать, с досадой думал Фрол, тычась то к одному, то к другому столу. Но везде слышал недовольное шипение:
— Куда?! Здесь уже десять! За другой иди!
Наконец подошел дежурный по роте и показал ему свободное место.
Вот неудача-то, с краю сел, размышлял Фрол. И раздатчик попался незнакомый какой-то ломко- долговязый курсант. Кажется, с одного взвода. Ну ничего, утешал он себя. Может, все будет нормально.
В армии много традиций. Одна из них — развод на занятия. Утром, задолго до намеченного часа серо-разрешеченный асфальтированный прямоугольник полкового плаца постепенно заполняется ротами, отдельными группами офицеров и прапорщиков. Оркестр разливает вокруг золото труб. Роты отрабатывают строевой шаг: слышится истошный крик «И-и-и-р-раз!», и сотня человек стройными шеренгами проходит вдоль пустой трибуны, отдавая честь микрофону. А по всему плацу вместе с четким грохочущим шагом разносится голос ротного, бегающего вдоль строя: «Ножку, ножку! Четче шаг! Равнение! А, чтоб вы сгорели!» Он быстро бежит в голову колонны, разворачивает роту, и все начинается сначала. А те командиры, которые уверены в своих людях или вообще ни в ком не уверены, проверяют солдат на месте. Выравнивают в затылок друг другу, делают замечания то одному, то другому, выскакивают перед ротой, дают последние указания, когда их уже совсем не стоит делать.
Идет командир. Оркестр умолкает, и на приветствие начальника полк в сотни глоток бодро отвечает, а эхо вторит «ва-е, ва-е, ва-е». После торжественной части — официальная: оглашаются приказы о поощрении и наказании, о повышении и понижении, другие важные и менее важные документы, проверяется внешний вид офицеров и прапорщиков, а заодно и всего личного состава. Но вот финал: роты одна за другой проходят строевым шагом, отдавая честь командиру части. Счастливчики занимают свое место в строю. Неудачники, а ими бывают те, кто плохо стучал сапогами, шел не в ногу и забыл о равнении, проходят по второму или по третьему разу. После этого поются ротные песни и полковая, а после общего «концерта», где каждый и слушатель, и зритель, и исполнитель, все расходятся на занятия.
— Товарищи курсанты, — начал свою речь старшина. — Мы ежедневно должны здороваться с командиром роты. Этим мы проявляем свою культуру, воспитанность, и, кроме этого, здороваться положено по уставу.
Фролов с особым вниманием слушал сержанта.
Мишин на секунду прервал свое объяснение:
— Что с тобой? Плохо?
— Ничего, — не мигая, ответил Фролов.
— А чего вылупился на меня?
— Виноват, товарищ сержант. Ем.
В строю прокатился смешок.
— Ты мне эти шутки брось, Фролов. Не люблю я их. А если решил глаза пялить, то вон возьми устав. Больше пользы будет. Итак, продолжим. Все уяснили, зачем необходимо здороваться? А теперь потренируемся.
Он отошел на середину строя, прокашлялся и рявкнул:
— Здравствуйте, товарищи курсанты!
Строй разразился ревом. Каждый стремился перекричать не только товарища, старшину, а и самого себя. Но самое удивительное, что этот звериный вой понравился Мишину.
— Неплохо. Только веселее, веселее. И громче. Примерно вот так, — и старший сержант изобразил, как «примерно» надо кричать.
Получилось довольно внушительно.
Дежурный по роте косо поглядывал на часы, ожидая с секунды на секунду начальника. Старшина оправлял китель, подтягивая «случайно» ослабленный ремень, выровнял шапку, застегнул «вдруг» расстегнувшийся крючок, пригладил «неожиданно» отросшие сзади кудри, вытянулся в струнку и принял подобострастный вид.
Ротный — зверь, наверное, думал Фролов, наблюдая за манипуляциями сержанта. В его воображении он рисовался детиной огромного роста, широченным в плечах (видимо, для этого и открыты две створки дверей — в одну-то не проходит). Выражение лица должно быть обязательно свирепым, глаза гореть злым огнем. Да, такого командира не только Мишин, любой забоится. У такого любая рота станет отличной. А голос, видимо, похлеще старшинского. И Фролов с опаской посмотрел вверх. Прямо над ним висела красивая люстра. Не дай бог, сорвется от рева, подумал он и отодвинулся в сторону.
— Что толкаешься, — недовольно зашипел на друга Ваганов.
