отремонтировали и обставили. Дарья здорова, ничем, кроме соплей, за все это время не болела. Пруд там какой-то есть, сосняк вокруг. Пусть воздухом дышат!
— Спасибо, Игорь Борисович! Я очень вам благодарна!
Он холодно кивнул.
— Теперь ты должна кое с кем познакомиться. — С этими словами он поднялся, и мы направились к двери, которую уже открывала нам мрачная толстая дама в форме.
— Все готово? — спросил ее Чертков.
— Так точно!
— Старший следователь прокуратуры Кеменкова, — вроде бы представил мне прокуроршу Игорь Борисович.
На мое «очень приятно» никто не отреагировал. Выпустив нас в коридор, следовательница подозвала стоящую в пяти шагах охранницу, и та с характерным лязганьем затворила за нами дверь. Мы двинулись по коридору.
Я была уверена, что, пока дело мое не будет пересмотрено по месту совершения преступления, мне предстоит провести в стенах этой тюрьмы не один месяц. Но это не так тревожило меня, как полное отсутствие связи с Леней и его семьей. Однако я решила все же не поднимать этот важнейший для меня вопрос прямо сейчас, а выбрать более подходящий момент.
— И с кем же я должна сейчас познакомиться? С паханшей?
— Я вижу, ты тщательно готовишься к новой отсидке — слова учишь! — хмыкнул Игорь Борисович.
— Обижаете, начальник!
— Ты идешь знакомиться с собой, дорогая, с самой собой!
— Меня переводят в психушку?
Чертков не посчитал нужным отвечать. Мы несколько раз повернули и оказались, очевидно, в женском отделении этого чудесного учреждения. К сопровождающей нас тетке присоединилась вторая, весьма крупная женщина с грубо выбеленными перекисью водорода стрижеными волосами. Судя по всему — охранница. Я не поняла — считалось ли, что они меня конвоируют, или я уже шла сама? Мы подошли к одной из камер, и все сопровождающие по очереди приложились к глазку. После Игоря Борисовича настала моя очередь. Эта камера тоже явно предназначалась для допросов. Размером она была меньше предыдущей, но стульев возле стола было не два, а три. На одном из них сидела молодая, одетая в тюремную робу женщина и неподвижно смотрела перед собой. На запястьях ее красовались такие же наручники, с какими я рассталась меньше часа назад.
— Ну как тебе… ты? — негромко поинтересовался Игорь Борисович практически мне на ухо. — Похожа?
— Не знаю… Через глазок не разберу…
— Что ж, зайдем в гости? — то ли спросил, то ли приказал Чертков теткам.
Дверь в камеру была немедленно открыта.
— Только поосторожнее с ней! — предупредила нас охранница. — Она у нас девушка с норовом! — И тут же рявкнула, обращаясь к заключенной: — Встать!
Женщина медленно поднялась. Не будь у нее такого тяжелого, мрачного взгляда, ее можно было бы назвать красавицей. Игорь Борисович не шутил — сходство со мной и впрямь имело место. Она была лишь немного смуглее меня. В камеру мы вошли втроем: Чертков, следовательница прокуратуры и охранница.
Прозвучала команда «Садись!», и женщина, так же нехотя, как и встала, опустилась на свой стул.
— Знакомься с собой! — еще раз произнес Чертков, и я поняла наконец, что это не шутка.
— Здравствуйте! Очень приятно! — произнесла я и протянула заключенной свою ладонь, но стоящая рядом следовательница прокуратуры резко отбросила мою руку.
Незнакомка повернулась ко мне, и взгляд, и все выражение ее лица мгновенно переменились. Она улыбнулась мне ослепительной улыбкой.
— Извините, дорогая! К сожалению, я не имею возможности поприветствовать вас достойным образом! Сами видите мои обстоятельства! — Она подняла вверх руки, чтобы продемонстрировать, что запястья ее скованы.
Речь женщины совсем не соответствовала моим представлениям о грубых и опустившихся узницах российских тюрем. Тембр голоса ее также был очень приятен, хотя и несколько высоковат. Она повернула голову в сторону наших с Игорем Борисовичем спутниц.
— Я извиняюсь, гражданочки! Хочу напомнить вам, что пропустила сегодня и завтрак, и обед, а при моих известных вам печеночных проблемах очень опасно нарушать режим питания! Мне было обещано, что меня накормят!
— Через пять минут тебе все принесут, — раздраженно ответила охранница.
— О, благодарю вас!
— Ну, — обратился к заключенной Игорь Борисович. — Может, представишься?
— Разумеется! С удовольствием! — Продолжая улыбаться, она выпалила без запинки мое имя, отчество и фамилию, дату и место моего рождения, после чего осведомилась: — Все правильно, я надеюсь?
— Да, конечно! — пробормотала я.
— Насколько я понимаю, именно под вашим именем я буду иметь счастье провести немало времени в гостеприимных стенах учреждений Главного управления исполнения наказаний Министерства юстиции Российской Федерации, не правда ли?
Я повернула голову в сторону Игоря Борисовича.
— Совершенно точно! — ответил он женщине. — И при этом вам гарантируются условия, соответствующие самым высоким нормам содержания заключенных, принятым в Европе.
— Замечательно! — проговорила она то ли в ответ на реплику Черткова, то ли отреагировав на появление в камере еще одной пожилой толстой тетки, одетой в некогда белый, а теперь грязно-серый халат. Она несла узнице обед в металлической миске.
— Потом! — прикрикнула работница прокуратуры.
— Потом, простите, простынет! — ответила ей заключенная. — Может быть, мне все-таки позволят быстро поесть? Как было сказано в одном любимом нами всеми фильме Эльдара Рязанова: «Женщину надо вначале накормить, а потом уже… все остальное!» Героиня Татьяны Догилевой это произносила, вспоминаете?
— Ну что, давать ей еду? — спросила тетка в халате.
Игорь Борисович пожал плечами. Мне же стало стыдно, что мы обсуждаем сейчас, можно ли накормить голодную, закованную в наручники женщину. Лично я за всю свою тюремную эпопею не голодала ни единой минуты.
В итоге миска все же оказалась на столе, и наша собеседница, извинившись, приступила к еде. Держать ложку ей было крайне неудобно, и я не понимала, почему здесь, в закрытом тюремном помещении, с нее не сняли наручники. Однако мое собственное положение не позволяло задавать лишние вопросы.
— Значит, теперь у меня будет пожизненное заключение? — задумчиво проговорила она, прихлебывая дымящийся суп.
— Для тебя-то уж любое будет пожизненное! — вставила Кеменкова.
В глазах заключенной блеснула злоба.
— Пожизненное, по законодательству страны, где состоялся суд, — это шестнадцать лет! — сказал ей Чертков.
— О, как это мило! — воскликнула женщина. — Всего шестнадцать лет!
— Но на вас сейчас висит двадцатка! С вами все это уже обсуждали. Не вижу смысла тратить на это время! К тому же есть определенная уверенность, что дело будет пересмотрено.
— Разумеется! Простите, ради бога! Я все забываю, что это я такая счастливая!
После каждой своей реплики заключенная прихлебывала неаппетитно пахнущий суп.
