именовать это собрание — авангардом, как то принято при обсуждении данного казуса. Слово «авангард» вообще используется произвольно, для характеристики всего, что не Болонская школа — и это вносит сумятицу в мозги. Так, русским авангардом стали именовать и футуризм, и примитивизм одновременно, что, если вдуматься, нелогично. Все картины от трепетного гуманистического Шагала до квадратно- гнездового фашиста Малевича — называют авангардом, и это нелепость. Надо сказать, что нацисты проводили иную классификацию. Прежде всего, нацисты сами считали себя авангардом и слово «авангард» не было в их устах ругательным.
Картины на выставке объединяло то, что человеческий образ (по мнению идеологов Третьего Рейха) был трактован уничижительно. Или вовсе отсутствовал. Именно это было критерием «дегенеративизма» при отборе экспонатов.
То есть, упрек, вмененный авторам экспонатов, состоял в том, что они как раз не авангардисты — не зовут вперед, к достижениям духа и подвигам, но обесценивают героизм и стать человека. В данном случае, термин «дегенерат» употреблялся как антоним термина «авангардист».
Идеология Третьего Рейха исходила из представления о том, что человек должен быть прекрасен и здоров, и его облик должен соответствовать победительному духу. Произносились слова «фаустовский дух», «дух свершения» и т. п. — и надо сказать, в этой риторике ничего нового не было, например, по отношению к Гегелю, который считал вершиной человеческого духа — героя Ахилла. Представление о героическом человеческом образе как о вершине искусства вообще разделяет с нацистами большинство великих философов. Это, собственно говоря, не удивительно: мы живем в мире людей, на планете, населенной человеческими существами — и человеку свойственно считать, что он может совершенствоваться и развить свою природу до превосходной степени. Заблуждение это или нет, в данный момент неважно, но важно то, что эстетика Ренессанса (при том, что была христиански ориентирована) утверждала то же самое. Помимо Гегеля или Винкельмана, данное мнение поддерживают работы Карлейля или визионерские трактаты Блейка, и вообще мысль о цели истории, воплощенной в героическом образе — это достаточно распространенное мнение, не принадлежащее только лишь Геббельсу.
Представление о прекрасном человеке как о вершине искусства — было подробно исследовано в трудах «Анализ красоты» Хоггарта и «Лаокоон» Лессинга, в трактатах Дюрера и Леонардо. Последние содержали даже указания о пропорциях, оптимальных для человеческого тела, и эта дотошность в измерениях превосходила даже Ломброзо или антропологические спекуляции нацистов. Речь ни много ни мало шла об античной гармонии, которую тщились вернуть в мир — и ради этой самой античной гармонии сочиняли рецепты и параграфы эстетики.
Немного неловко признать данный факт, но во имя этой самой гармонии и устроили суд на «дегенеративным» искусством. Имелось в виду то, что осужденные картины унижают представление о человеке, представляют путь вспять, таким образом, это движение вспять от развития поколений, кнтр- генерационное развитие, и вот это идеология Рейха порицала. Именно это и назвали словом «дегенеративное» — а вовсе не новаторство.
Существенно и то, что идеологи нацистской эстетики не прибавили к определению осужденного искусства ничего сверх того, что говорили о себе сами творцы.
Клее призывал вернуться от цивилизации вспять «к корням», декларации по поводу «праха культуры Запада, который следует отряхнуть с ног своих» звучали постоянно, большинство художников увлекалось примитивизмом и шаманизмом, страсть к этническому творчеству диких народов была повальной, а уж признание главенства «подсознательного» над сознанием было само собой разумеющимся. Как это ни покажется сегодня странно, но художники столь открыто звали назад к дикости — что обвинение их в «дегенеративизме» не стало чем-то вопиюще неточным.
В глазах нацистов «авангардным» было иное — построение образа нового человека.
А «дегенеративное» нацисты порицали.
В самом слове «дегенеративное» не содержится оскорбления — это просто определение. Так же точно, допустим, нет обидного в слове «еврей».
Оскорбление надо внести дополнительно: сказать, что еврей хуже арийца или русского, растолковать, чем именно хуже — тогда может получиться обидно. А может, кстати, и не получиться убедительно: вот у Гитлера, например, не получилось — ни с дегенеративным искусством, ни с евреями.
Мир, в общем, и до Гитлера — недолюбливал евреев. И, как свидетельствуют многие, основания имелись — но вот так радикально к вопросу подошел лишь Гитлер.
И до Гитлера многие (Гегель, например) осуждали уничижение человеческого образа. Но вот так решительно осудить дегенеративное искусство — никто не решался.
В конце концов, и евреи, и произведения дегенеративного искусства выстояли.
Те произведения, которые были осуждены нацистами — оказались признанными шедеврами. Кстати сказать, эти творения никто не уничтожал: часть сгорела на пожаре в Берлине — но большинство было благополучно продано в Америку.
Была кровавая война — это часть ее истории. По сути, оппозиция «дегенеративное» — «авангардное» была трактована, как «свободное от регламента» и «тоталитарно-казарменное» — любопытно здесь то, что во время борьбы с гитлеризмом — абстрактно-свободному искусству пришлось принять формы реальной образности, научиться произносить ясные слова. И это было сделано, поскольку абстрактной борьбы не бывает.
Так или иначе, но гитлеризм и то, нацистское, понимание авангарда было преодолено.
Попутно возник эстетический казус, который важен.
Всякая эпоха в культуре знаменательна тем, что оставляет нам внятный человеческий образ — этот образ есть сумма усилий художников, философов, идеологов, писателей, политиков. В нашей памяти живут разные образы, результаты совокупных усилий деятелей культуры, придавших зримый облик времени.
Так, Италия оставила нам образ ренессансного человека — творца, купца, святого, кондотьера — мы знаем, как он выглядел, чего хотел, как ел и пил. Испания оставила образ идальго и монаха, Германия — образ горожанина и проповедника, Англия — образ джентльмена, ученого и рабочего, Россия — образ большевика или строителя коммунизма, интеллигента-профессора или солдата — у разных эпох свои лики, все живые, мир многолик.
Даже гитлеровская — помпезная и фальшивая — эстетика оставила образ героя; даже сталинские времена создали образ — дейнековский, шолоховский, симоновский, плакатный — но он существует.
Тиранический этап в европейской истории был выражен в героических образах, которые мы все не любим за их казарменность. Однако это были образы — в том числе выполняли функцию образцов для подражания. Как ни парадоксально звучит, но победа над героической эстетикой нацистов — спровоцировала героический же ответ. Чтобы ответить ясному образу героя-врага, нужен ясный образ гуманиста. Появились образы героев, которые стоят в истории культуры Запада памятниками — «Человек с ягненком» Пикассо или «Гибель Роттердама» Цадкина, Девочка из «Герники», Василий Теркин, доктор Рие из «Чумы», Роберт Джордан. Это все античные герои — они обладают прямым позвоночником и открытым лицом, что и является главной характеристикой человека. Возникли герои Брехта и Белля, Камю и Пикассо, Джакометти и Хемингуэя, Солженицына и Шаламова, Неизвестного и Гроссмана, Фолкнера и Селинджера, Сартра и Шостаковича.
Даже сугубо идеологический стиль советский «соцреализм» — в лице Коржева, Никонова, Андронова, Фаворского и т. п. — переживал героическую эпоху. А уж европейский экзистенциализм явил просто античные образцы.
Закончилась эта пора новых героев довольно быстро — лет за десять европейский гуманизм нового разлива себя исчерпал, изжил. Кажется, последним героем, насмешкой над героическим началом — стал Френсис Бэкон, показавший как европейский герой растекается и скукоживается, точно плавленый сырок на солнце.
Наступила очередная пора — ее назвали пост-модернизмом — без-образного, иконоборческого творчества.
Мне представляется, что наиболее точным определением сегодняшнего состояния является термин «нео-дегенеративное» искусство. Это творчество воскрешает свободолюбивые интенции авангарда, его называют часто «вторым авангардом» — второй авангард имеет с первым авангардом мало общего, это
