за которое несут его участники и государства. Поэтому труд является служением народу. Труд есть там, где свободная сила решения и терпеливость людей предполагает ради свершения волю и задачу. Тем самым всякий труд, труд как таковой, является духовным».
И Бродский, и Хайдеггер, и Юнгер говорили одно: любой труд суть духовная субстанция, неважно, каков он, этот труд. Труд в каменоломне — духовен, не стоит сетовать, если катишь вагонетку. Банкир занимается регулированием финансовых потоков, а ты ему чистишь штиблеты: вы соучастники великой мистерии.
Герман Геринг в речи перед рабочими завода Круппа в Эссене воскликнул: «Крупп и есть никто иной как сам тип Рабочего-Труженика!»
Труд делает свободным, Юнгер и Хайдеггер говорили это в 34-ом — спустя несколько лет эти слова написали над воротами лагеря, где люди становились свободными в том числе от бренного тела.
Вот это смерду и предстоит постигнуть в современном мире. Его труд не особенно нужен, а состояться как труженик он может через сопричастность к отрицанию простого труда.
Это звучит несуразно, но это исторический факт. Количество денег, приходящихся на реальную продукцию теперь столь велико, что деньги стали самостоятельной реальностью, в которой места для смерда просто нет. Мир, который образуют эти деньги — а это и есть побочный продукт, параллельная реальность, со своим искусством, недвижимостью, медициной, едой, политикой — этот мир смерда и его простого труда не принимает.
Смерд стал отчужденным производителем. Он существует благодаря милости финансовых потоков, удаленный от средств производства, от производственных отношений, от продукта труда. Так люмпенизирована большая часть населения.
Однако новая реальность на этом не остановилась.
В новом символическом мире произошла симметричная люмпенизация: устранив смердов как соучастников процесса, новые хозяева мутировали в люмпенов сами. Люмпен — суть субъект не отвечающий за общество, не связанный с социумом, и мы привыкли полагать, что люмпен — это тот кто на дне. Но внеклассовая категория собственников и богачей стала надмирными люмпенами, свободными от стран, наций, народов. Они плывут на своих белоснежных яхтах вне мира, и, точно так же как нищий люмпен под мостом, не связаны ничем с себе подобными.
Часть современного общества перешла в состояние, описанное греками, — в состояние высокого досуга, а большинство населения сделалось бесправным электоратом.
Можно сказать, что сегодняшний просвещенный мир напоминает античную демократию, хотя сходство неполное, это, так сказать, промежуточный продукт на пути к античной гармонии. Сенаторы ходят по Капитолию, корабли плывут по Эгейскому морю, в Москве возводят виллы по канонам Витрувия — многое сходится, не хватает пустяка.
Всем знакомо чувство незавершенного действия: мы обещаем себе заняться спортом, рано вставать, выучить латынь — однако примиряемся с частичным исполнением обещаний, с побочным продуктом. Так и наша цивилизация.
Современное искусство — тоже побочный продукт. Никто не утверждает что перформансом и инсталляцией можно любоваться. Само по себе — это мало выразительно. Загогулины и какашки — это как бы вехи на пути в гармонию, просто современное искусство задержалось на полдороги и осталось в музеях. Объясняют, что данная поделка имеет в виду то-то и то-то, напоминает о возможном единстве формы и содержания. Это не Пракситель, это напоминание о возможном Праксителе — подобно тому, как сиюминутная деятельность сотрудника ГБ есть напоминание о возможном справедливом обществе, а колонки журнального зоила — есть напоминание о гражданской позиции.
Так и вся западная цивилизация есть побочный продукт на пути к недостижимой античной гармонии.
Цивилизация — это постоянное безотходное производство античности. Мы все время стараемся добиться гармонии высокого досуга, но довольствуемся промежуточным продуктом, как напоминанием о высоком досуге.
И марксистский проект (коммунизм) и сегодняшний капиталистический мир — имеют своим идеалом античный гражданский полис. Как Маркс постоянно возвращался к античному идеалу, так и американские отцы демократии вооружились римской атрибутикой: правда, шли к античной гармонии разными путями.
Коммунизм, как известно, пошел путем устроения казармы, за что был осужден Карлом Поппером, а капитализм создал демократические государства, смягчая суть братоубийственной наживы вежливостью на выборах.
В современной политической борьбе принято противопоставлять концепцию либерализма — концепции социализма. Считается, что либерализм ведет к частной свободе (через частную собственность), а социализм к равенству (через общественную собственность). Это рассуждение не принято завершать синтезом: свобода невозможна без равенства и равенство невозможно без свободы. Противопоставление удобно для шельмования оппонента, используется безоглядно.
Цель коммунистического идеализма и цель капиталистического прагматизма, как ни странно, описывали в схожих выражениях — это общество свободных людей.
Термин «свободнорожденные», пришедший из Древней Греции, — смутил душу мира навеки. Высокий досуг, позволяющий заниматься важным, не тяготясь низменным трудом — такой была цель развития пост-античного мира. Технический вопрос состоял в том, как сделать так, чтобы не работать, а быть свободным и сытым. Античность получила свободу благодаря рабству, но мы ведь хотим морального высокого досуга.
Соответственно, было предложено два метода: А) меньше есть и считать что высокий досуг не связан с обильным питанием Б) спрятать илотов столь далеко, чтобы их вид не оскорблял свободнорожденных граждан.
С течением времени программа Б победила программу А, поскольку высокий досуг предполагает комфорт, а казарма не может обеспечить комфорт.
Но и у программы Б есть минусы.
Здравым умом невозможно понять, почему богатство немногих не может быть истрачено на то, чтобы привести в порядок жизнь всех. Нравственному сознанию невозможно вместить тот факт, что триллионные траты так называемого «свободного» мира соседствуют с нищетой большинства людей планеты, которые признаны «несвободными», «развивающимися», недостаточно демократичными. Капиталы, растраченные на высокий досуг, могли бы спасти миллиарды жизней рабов — но свободный мир предпочитает латентную благотворительность, не меняющую общего положения.
Наличие рабов делает статус «свободнорожденного» морально уязвимым. Естественно, что и ответ на наличие угнетения человеком человека должен быть не в сфере необходимости — но в сфере морали. Этот ответ в античной риторике имелся.
В Древней Греции, даже принимая разделение на рабов и свободных как данность, эту разницу объясняли не только имущественным вопросом, но ответственностью перед народом. Тот, кто имеет ответственность перед всеми, — и есть свободный гражданин. В сочинениях Платона это повторяется многажды, особенно подробно в «Государстве» и «Законах». Деятельность свободнорожденных заключается в поддержании цельного нравственного организма всего общества в целом, познании всеобщих законов, полезных всему народу. Невозможно быть свободным в несвободном социуме, а свобода одного заключается в нравственном здоровье всех. Именно поэтому в Платоновской республике управление государством и занятие философией находятся в связи, абсолютно объединенными, это нерасторжимые формы ответственности за общее дело.
Потребности и их удовлетворение, обладание имуществом, приобретения — не относятся к проявлениям нравственной свободы. Здесь господствуют частные цели и частные интересы. Именно поэтому частное может быть удовлетворено при использовании рабской силы. Раб еще и потому раб (в этом лицемерие античной риторики), что он не видит общего дела. Работа раба находится в сфере частных интересов (добавим: не по своей воле), отнюдь не общественного блага.
Идеальная Республика Платона имела прототип реальной Спарты, где спартиатам внушали
