выбрасывают трупы.
Именно тогда, когда власти потребовалось провести очередную шоковую терапию в обществе, — тут-то террористы и подоспели. Именно тогда, когда все заговорили о том, что теперешний режим надоел — тут и показали, что режим недостаточно тверд. Или показали его гниль? Не разберешь, кому выгодно. Сегодня уже все говорят о том, что в обществе зреют перемены — и перечисляют недуги, которые надо вылечить. Вчера еще — не говорили. Было все то же самое: чекисты у власти, госмонополии, коррупция, демографическая катастрофа, коллапс образования и науки. А заговорили о переменах сегодня. Назрело?
Если в доме живут воры, а хозяин кладет на стол три рубля, можно ли ожидать, что три рубля никто не возьмет? Когда Путин совершил свою виртуозную рокировку, все признали, что маневр по сохранению власти выполнен элегантно, не подкопаешься. Тот факт, что президент росчерком пера может уволить премьера, не пугал: договоренность полная. И вдруг взрывы — а значит, случился дисбаланс власти. И разговоры о том, что пора все менять. И призывы к гражданской активности. Позвольте — от прошлого года не поменялось ничего. Или поменялось?
Идущий финансовый кризис и сопутствующий ему передел собственности и сфер влияния, как и схожий процесс десять лет назад, — нуждается в перетряске социума, в обретении новой легитимности. После успешной коллективизации проходит Съезд победителей — но надо же потом и постановление о «головокружении от успехов»! Показательно, что восстала из гроба интеллигенция — казалось бы, ее уже не осталось, никто книжек не читает, а вот поди ж ты, зазвучала труба, старая полковая лошадь ударила копытом, и опять полились разговоры о гражданской совести. Что ж ты говорить-то собралась, родная интеллигенция? Двадцать лет назад уже все сказала.
Двадцать лет назад интеллигенция изложила свои требования по пунктам — было время подумать в течение брежневского застоя, либеральная программа выстроилась. В итоге возникли корпоративное государство, новая номенклатура, пропасть между классами, цензура и корпоративная мораль, заменяющая мораль общества. Это не совсем то, что интеллигенция просила, — хотя казалось, что мы формулировали все верно. Интеллигенция сегодня убеждает себя, что так случилось потому, что мы кричали недостаточно громко. Вот опять поорем, и новый хозяин услышит.
И чтобы пробудить совесть — взрыв весьма кстати.
Сегодняшнее убийство и возможный передел власти естественно следуют за достигнутыми во время кризиса результатами. Интеллигенции снова доверят объяснить народу, почему одни богачи прогрессивнее других. Интеллигенция вновь обличит кого надо — если политическая жизнь Путина закончилась, полковника выдадут на растерзание. Так было с Шуйским, так было с Годуновым, так будет и сейчас, российская история верна себе. И проблема русской интеллигенции так и пребудет нерешенной: нужен либерализм при крепостном феодальном хозяйстве в качестве идеологии — или не нужен. Риторику либерализма освоили, приспособили ее к нефтяной трубе, но нужно ли это? Интеллигенция давно стала пресс-секретарем при богатом буржуе — следите за ее реакцией, это верный показатель, как индекс Доу- Джонса. Разумеется, интеллигенции опять достанется шиш, выиграет тот, кто заводит ее расшатанный моторчик. Под ковром случилось что-то важное, раз в метро появились трупы. А кому понадобилось убивать, не догадаешься: сквозь ковер не видно.
Завтра что-то произойдет, общество будет меняться, присматривайтесь внимательнее к тем, кто окажется в первых рядах: может быть, заметите прилипшие к рукаву ворсинки ковра.
В ожидании фюрера (06.10.2010)
Один миллионер купил в Италии полотно Леонардо и, чтобы пройти таможню, намалевал поверх шедевра пейзаж. Приехал в Техас, пригласил реставратора счистить верхний слой.
Именно это случилось с Россией. Вообразили, что под казарменным социализмом скрывается социальный шедевр, — вспомнили Серебряный век, Керенского, религиозных философов — вот сотрем вульгарные краски и увидим красоту демократии. А демократия оказалась такая же фальшивая, как и социализм. Власть озирается: где бы сыскать новую идеологию — и ничего, кроме национальной идеи, нет. Этнос действительно в опасности, демография и правда катастрофическая, спасать этнос надо. Поскольку иного равенства среди славян, кроме как этнического, демократия предложить не в силах — значит, объединяющей идеей будет национальная. Потерли общество хорошенько и расчистили социальную картину до фашизма.
Сложите два и два. В обществе исподволь прошла реабилитация фашизма. Причем прошла повсеместно, во всем христианском мире. Несложная комбинация — всего-то на три хода.
Первый ход. Демократы посмотрели на своих поверженных оппонентов, сравнили коммунизм и фашизм, нашли много общего. И то и другое — помеха Открытому обществу. И то и другое — против отдельной личности, за власть коллектива. И там и тут — репрессии, лагеря, процессы над инакомыслящими. К войне толкали мир и коммунисты, и нацисты одновременно, а демократы только оборонялись. Одним словом, решили, что разницы нет. Даже провели несколько показательных дискуссий: «Чем Сталин отличается от Гитлера?» Нашли, что ничем.
Второй ход. Заметили ошибку в вынесенных преступникам приговорах: фашизм заклеймили громко, а коммунизм — недостаточно. Где обещанный суд над КПСС? Отчего нет всенародного покаяния тех, кто митинговал за «солидарность трудящихся»? Груз преступлений мешает идти вперед: из всех щелей истории вылезают спрятанные советские преступления: Катынские расстрелы, например. А ведь Нюрнбергский процесс о них даже не упоминал — в сущности, пришла пора Нюрнбергский процесс пересмотреть.
Третий ход. Мы считали, что коммунизм и фашизм — равное зло, но так ли это? Присмотрелись к тем, кого огульно клеймили «фашистами»: к Франко, Салазару, Пиночету — и нашли много привлекательного. Во всяком случае, если бы коммунисты захватили весь мир, то они бы построили всемирный ГУЛАГ, а Франко с Пиночетом обошлись ограниченным количеством расстрелов и заключений. Фразу Франко «Я обороняю цивилизацию от варварства» повторили десятки либералов, не подозревая, разумеется, что вторят генералу Франко. В конце концов, стало очевидным, что цивилизация и ее блага — там, где нет коммунистических режимов, ergo, коммунизм — есть варварство. Ergo, борец с коммунизмом — защитник цивилизации.
Когда же стараниями некоторых историков было показано, что фашизм есть своего рода самозащита старого мира перед лицом нового варварства, то уравнение обрело решение. Прежде мир ломал голову: откуда взялся фашизм в приличном европейском обществе? А теперь понятно. Отныне негласно (финальная сентенция не за горами) признано, что фашизм возник как ответ на варварскую коммунистическую угрозу. Когда теперешний президент Медведев сказал, что пересматривать историю в отношении войны мы не позволим, фраза прозвучала с явным опозданием. Историю давно пересмотрели.
В книжных магазинах современной России полки ломятся от литературы, посвященной нацизму и героическим судьбам солдат рейха. Что толку, что «Майн кампф» запрещена, если цитаты из книги фюрера приводят повсеместно. Ветераны Второй мировой разводят руками: как же так, мы-де с фашизмом воевали! А молодежь им говорит: а вы сами тоже фашистами были! Мы были за интернационал, горячатся ветераны, а фашисты — националисты! Вы коминтерновцев пересажали, говорит им молодежь, какие же вы интернационалисты?! Вот и поспорь с прогрессивной общественностью.
Национализм русской культуре отнюдь не чужд. Арийские теории звучали из уст (даже неловко сказать) мученика Флоренского; Достоевский, вперемешку с рассуждениями о «всечеловеке», писал такое, что вполне украсило бы любую мюнхенскую дискуссию; а Василий Розанов чередовал зоологический антисемитизм с покаянным юдофильством. Наши духовные учителя, они бесспорно гуманисты, для их национализма всегда находится высшее оправдание: когда Достоевский пишет: «Константинополь должен быть наш», он печется об универсальной православной концепции, а имперская националистическая идея
