Почему возникла такая оппозиция нового типа — понятно.
В тот момент, когда российская интеллигенция прекратила существовать (умерла в девяностые годы, интеллигенции в России больше нет), вместе с интеллигенцией умер и ее внутренний кодекс — у людей городской среды не осталось принципов социальных связей. Набор персонажей, галерея лиц — это осталось, требовалось наполнить театр масок новым содержанием. Былую интеллигенцию приспособили к делу.
Опытному сценаристу (стратег из администрации или сила вещей, неважно) ничего не стоило использовать обанкроченное предприятие. Устроили закрытый аукцион, выкупили пустую оболочку, приватизировали, наполнили новым содержанием. Удобно то, что наработанная фразеология, мимика, реакции, пафос — все есть. Отсутствует цель — но это и требуется от оппозиции нового типа.
Оппозиция нового типа есть имитация гражданской жизни общества; бывший интеллигент должен делать все то же самое, что делали его родители — с той лишь разницей, что родители были интеллигентами, а он — оппозиционер нового типа. Они делали всерьез, а он — понарошку. Он должен читать (в книжке нет страниц), митинговать (без программы), думать (надо наморщить лоб), общаться с себе подобными в кафе (о, как мы это умеем!). Власти деятельность не угрожает, это есть необходимый элемент государственной жизни.
Зачем нужна оппозиция без позиции? Чтобы не было оппозиций в принципе. Первый лозунг оппозиции нового типа: мы против революции. Как говорил герой Шекспира: «ты мне напоминаешь храбрецов, которые, входя в трактир, снимают шпагу со словами — дай Бог, чтобы ты мне не понадобилась.»
Наконец устроилось: единая партия власти — и единая оппозиция власти.
Съезды в Кремле, оппозиционные концерты в Лондоне. Почти как у людей — ну, чем не общество?
В день Победы (08.05.2012)
Человек, написавший статью «Жить не по лжи», носил фамилию Солженицын и часто врал. Иногда он оправдывал вранье тем, что подробности события скрывают, значит он вправе придумать — и придумал.
Придумывал страстно, и мы до сих верим многим из его выдумок.
Так он придумал переговоры Ленина с Парвусом, которых в природе не было; он придумал количество погибших в сталинских лагерях, завысив цифру на пятьдесят один миллион; в числе выдумок была и крайне несимпатичная — по поводу плагиата «Тихого Дона», Солженицын издал книгу Тимашевской о том, что настоящим автором является белый офицер Крюков.
Надо сказать, что любую из данных выдумок проверить было легко всем, кроме жителей Советского Союза. Западные исследователи (и отечественный «Мемориал» впоследствии) уже много лет как установили цифру, приближающуюся к реальной (точную трудно, по понятным причинам): через сталинские лагеря прошло чудовищное количество народу — около 17-и миллионов человек. Более З-х миллионов из них в лагерях погибло. Это страшная цифра. Но это не 65 миллионов, о которых Солженицын сказал, как о безвозвратных потерях.
Также известно, что богатство авантюриста Гелфанда-Парвуса и его влияние на ход мировой истории равнялись нулю. И денег, переданных Ульянову, не было (зафиксирован перевод на сумму в 18 тыс. на фирму, которая могла быть ассоциирована со связями Ульянова), и личных встреч не было (в письмах Ленин просит оградить от встреч с авантюристом), да и в пресловутом «пломбированном вагоне» (который был в одном из трех поездов, возвращавших политических амнистированных от всех партий) никаких мешков с деньгами не было — Людендорф специально запретил. Теория заговоров вообще смешна, и фигура для сатанинского заговора выбрана нелепейшая — мелкий гешефтмахер Гельфанд. Спросите военного историка, вам назовут крупного кукловода, торговца оружием Бэзила Захарова, который продавал на сотни миллионов самолетов и танков всем воюющим сторонам в Первой мировой и давал миллионные взятки европейским премьерам. На вилле Захарова в Ницце собирались Клемансо и Ллойд Джордж, оружейник совал им миллионные конверты. Гельфанд рядом с миллиардером Захаровым, как директор Елисеевского гастронома рядом с Прохоровым. Впрочем, и аферы Захарова — деталь истории, история — процесс более захватывающий, чем ловля блох.
История про плагиат «Тихого Дона» раздражает больше, чем первые две выдумки. Приписанные миллионы жертв — это дико: сталинизм и без того ужасен, зачем еще? Неужели не жалко миллионов? Но в целом понятно — хотелось напугать мир, вот и оговорил ненавистный режим с перехлестом.
И про Ленина с Парвусом понятно: хотелось выдумать что-то мелкое, гадостное, жидочка- ростовщика, на чьи деньги замутили эту дрянь.
Но это выдумки политического свойства — для борьбы, для всемирной победы капитализма над социализмом. Благородный гнев кипит в сердце автора.
А вот Шолохов-то что? Была к тому времени проведена череда экспертиз (потому что не верили, что в 22 года можно написать такое, слишком много знает и слишком талантливо) — и шведская и норвежская была экспертиза, и так и сяк проверили по черновикам. Сам написал, подтвердили. Но вот захотелось, спустя десять лет после того как страсти улеглись, еще одну версию выдумать — офицер Крюков написал роман, вот как.
Ревновал, конечно, сильно. Потому что там, в «Тихом Доне» — настоящее, с кровью, с сердцем, про любовь, о которой сам он не умел писать и которой не знал. И главное: там была душераздирающая страсть к Родине, прожигающая все — даже дряность этой самой Родины. Это была та запутанность чувства — и прямота чувства одновременно — которые в сочетании только и образуют искусство. Да, наша Родина дурна: это не так, и это не так, то мерзко, и вот это тоже скверно. Все замарались. Но все они — люди, и они — прекрасны в тот момент, когда встают над расчетом, над корыстью, над партией. И если война, то людей надо защищать, потому что они живые, а не потому, что они белые или красные — и не надо выдумывать, что Власов герой, оттого что понял неправоту большевиков и пошел к Гитлеру. Пойми однажды своим человеческим нутром — ведь есть же оно у всякого, только в некоторых спит — пойми, где корысть и желание власти, где все делается ради торжества над слабым, а где защищают слабого. Это принципиальная разница. И когда поймешь эту разницу, когда тебя сожжет стыд, тогда иди и сражайся. Вот и все.
Так сам Солженицын чувствовать не умел, и очень переживал, что так умеют чувствовать другие. Ему было понятно, как вывернуть миф про Власова, как придумать слушок про Гельфанда-Парвуса, и он сам знал, полагаю, как это он мелко делает. И вот Шолохова он ненавидел за масштаб, за размах.
И выдумал про плагиат. Это вдвойне нелепо: и потому что опровергнуто, и потому что плагиат — слово из словаря Солженицына, человека бесстрастного. Вернее, чрезвычайно страстного в вопросах славы, но безлюбого. А страсть, которая любовь, — ту невозможно сымитировать или украсть.
Была еще причина. Шолохов написал о Первой мировой войне, которая является ключом к последующим событиям. Поскольку Солженицын мечтал написать свою версию истории — его раздражало наличие конкурента. Появилось Красное Колесо, труд, который замечателен тем, что автор не представляет ни европейского, ни мирового контекста событий. Это было некстати, задача была (как в случае с Гельфандом) иная. Надо было показать, как вразумить Россию. Историю мировую Солженицын знал, как и историю с Гельфандом, — многое додумывал.
В книге Гашека «Похождения бравого солдата Швейка» есть такой персонаж, кадет Биглер. Биглер воображает себя стратегом и пишет всемирную историю: «Под Трутновым нельзя было давать сражения ввиду того, что гористая местность не позволяла генералу Мацухелли развернуть дивизию». Вот таким кадетом Биглером и был писатель Солженицын — такую историю Первой мировой он и написал. А Шолохов историю прожил.
«Красное Колесо» — книга коллаборациониста, «Тихий Дон» — книга солдата. Всякий волен выбирать, что кому нравится.
Впереди хорошего не видно.
