3
Аля взглянула на него с удивлением и легкой обидой, прошептала соблазнительно:
–?В чем я провинилась, мой господин?
Увидела, как нервно дернулся его рот, и в ту же секунду заметила все остальное: строгий деловой костюм, «дипломат» у кровати, а главное — выражение его лица, суровое, отстраненное.
В груди толкнулось острое, страшное предчувствие беды. Аля чуть отстранилась, машинально притянула к обнаженному телу тонкую простыню, выговорила с трудом, боясь, что дрогнет голос:
–?Ты куда-то собираешься?
–?Да. В Москву, — скупо улыбаясь, ответил Митя.
–?В Москву? Но почему?..
–?Аля, — глухо сказал Редников, не глядя на нее. — Вчера звонил Никита, он возвращается, и…
Она отшатнулась, как от чего-то опасного, выкрикнула, испугавшись звука собственного голоса:
–?При чем здесь Никита? Мы с ним разводимся, ты же знаешь… И мне наплевать…
–?А мне не наплевать, — бесцветным голосом отчеканил Митя.
Он отвернулся, вытащил из ящика стола документы, проверил паспорт, сунул его в карман пиджака, заговорил, не оборачиваясь:
–?Мне скоро пятьдесят. Это мой единственный сын, и других детей у меня уже не будет. Аля, это — все. Все, что я мог тебе предложить… Ты же умная женщина, я прошу тебя… давай закончим все… без слез и истерик… Все эти игры.
Происходящее казалось Але каким-то невыносимым бессмысленным ночным кошмаром. Так бывает во сне — самый дорогой близкий человек вдруг оборачивается к тебе, и вместо любимого лица видишь чье-то чужое, злобное, оскаленное. Митины слова почти не доходили до ее затуманенного отчаянием сознания. Она встала, машинально завернувшись в простыню, медленно, как сомнамбула, прошла по комнате, повторяя шепотом:
–?Игры?..
–?Все слишком сложно… слишком… У меня работа, сын… А ты его жена, всего-навсего жена. Мне этого не простят. Да и я сам себе теперь не прощу… никогда…
Митя обернулся к ней, и в темных глазах его читалось безумие. Он привлек к себе Алю, она почувствовала, как короткая нервная дрожь пронзила все его такое сильное, такое родное тело.
–?Аля, мне нелегко сейчас, пойми. Я ни одной женщины в жизни не желал сильнее, чем тебя… Ты — мое наваждение… — прошептал он куда-то в ее волосы. — Но жить так, с этим наваждением… сложно… то есть невозможно, Аля, понимаешь? Ты говорила, вечность… В этой вечности, в моей вечности, ты навсегда останешься со мной…
–?Ты врешь! — отчаянно выкрикнула она, упираясь кулаками ему в грудь. — Врешь!
И Митя отпрянул, словно от пощечины.
–?Ты все это время врал… — яростно прошептала Аля, опускаясь на край кровати. — Желал… Вот именно, желал… Любить ты не умеешь.
Она сама понимала, что речь ее бессвязна, слова путаются. Казалось, комната сорвалась с места и кружится в бешеном вихре, стрекот цикад в саду невыносимо гудит в голове.
Митя сел рядом с ней, свесив голову, сказал устало и терпеливо:
–?Аля, пойми, человек не может все время думать только о себе! У меня есть сын, которого я люблю больше всего на свете. Ты ведь всегда это знала…
–?Замолчи! — пронзительно вскрикнула она. — Ради бога, замолчи!
Она вскочила, прижала стиснутые руки к груди.
–?Я не верю ни одному твоему слову! Ты просто трус! И никого ты не любишь, ничего не жаждешь так, как этого своего проклятого спокойствия, своей удобной и налаженной жизни! Ты так трясешься за свое благополучие, за все это! Кто-то чего-то тебе не простит… Да всем плевать на чужую жизнь, так же как тебе всегда было плевать на мою!
Митя тоже поднялся с кровати, губы его искривила знакомая снисходительная усмешка. Он подхватил «дипломат», направился к двери и на ходу бросил через плечо:
–?Эти слова я уже слышал. От своего сына. Видишь, как много у тебя с ним общего. У вас всегда найдется тема для беседы.
Аля секунду остекленело смотрела на захлопнувшуюся за ним дверь. Боль в груди взрывалась, выстреливала в голову ослепительными вспышками. Почти теряя рассудок, не сознавая, что делает, Аля бросилась вдогонку, путаясь в волочившейся за ней по полу простыне. В коридоре шарахнулась от нее чопорная горничная в кружевной наколке.
Аля настигла Митю на лестнице, вцепилась в рукав пиджака. Пуговицы оцарапали костяшки судорожно сжатых пальцев.
–?Посмотри на меня! — взывала она, как раненое животное. — Тебе что, этого мало? Что во мне не так? Скажи!
Редников покосился на застывшую в коридоре горничную, не отвечая, продолжил спускаться по лестнице, на ходу пытаясь разжать Алины пальцы. Аля, не отпуская, следовала за ним.
–?Я знаю, ты меня не любишь! — задыхаясь, быстро говорила она. — Не имеет значения, да, для меня не имеет… Я люблю за двоих! Я буду ждать тебя, где скажешь и когда скажешь! И никто не узнает, никто!
Митя взглянул на ее лицо, искаженное отчаянной истерикой, на мерцающие от невыплаканных слез дымчатые глаза, на лихорадочные пятна на скулах и сказал, собирая остатки решимости:
–?Аля, не унижайся, пожалуйста!
Ему удалось наконец вырваться из ее цепких рук. Редников распахнул дверь и вышел на террасу. Разгоревшийся солнечный день ослепил его, и он помедлил секунду на ступеньках. И тут же снова рядом оказалась Аля, исступленно простонала:
–?Не уходи!
Дмитрию казалось, что еще секунда промедления, и он не устоит перед этой яростной мольбой. В голове вспыхнула вдруг сцена из детства — поваленная новогодняя елка, рыдающая мать, вцепившаяся в руку отца, хромовый сапог, легко отбросивший хрупкую женщину в угол комнаты. И что-то тяжело навалилось на грудь, отдаваясь ноющей болью под левой лопаткой. Стараясь глубже дышать, успокоить поминутно проваливающееся в воздушные ямы сердце, он быстро, не оглядываясь, пошел к воротам, за которыми стояло такси. Аля бежала рядом, не обращая внимания на острые камни, одной рукой зажимая у груди простыню, другой хватаясь за Митину руку.
Они поравнялись с воротами, Митя коротким резким движением оттолкнул ее и вышел. Аля,
