не из нежелания признать то, что у нее не все удалось. Она просто боялась слишком привыкнуть к простоте жизни в знакомых местах, в местах, где она без боязни может распространить свою власть, всегда зная, куда приведет ее каждый последующий шаг, что встретит ее взгляд, если будет направлен на север или на юг. Какие запахи она будет ощущать в том или ином месте этого пейзажа: кукурузные лепешки, выпекаемые на огне в деревне, кислая земля, в которой валяются дети, смрадный грог у стариков, дождь, который быстро начинался, когда дули пассаты… Если она вернется, возможно, она останется там навсегда. А она не хотела оставаться. Не хотела привыкать, ограничиться выживанием, ухаживая за огородом или занимаясь шитьем платьев для женщин из Карвоэйроса, и найти мужчину, который не был бы слишком плохим. Построить дом и обосноваться там как в логове, неподвижно, словно парализованная, рожая детей, которых едва сможет прокормить, которым никогда не сможет оплатить учебу, которые, наверное, не смогут перенести лихорадки и диареи. А потом, когда в один из дней придет смерть, оглянуться и подумать, что ее жизнь ничего не стоила, что это пустота, абсурдная бессмысленная дыра, меньше, чем щель в воздухе от взмаха воробьиного крыла, меньше, чем след на земле от муравьиной лапки. Она никогда не станет врачом, но Сан хотелось, чтобы ее жизнь имела какую-то ценность, чтобы хоть кто-то тосковал по ней, когда ее не станет, и ощущал тяжесть ее отсутствия.
Она стала искать работу тем же утром. Одну за другой навестила всех своих подруг, чтобы сообщить им о своем положении, хотя и не стала пояснять причины, по которым она покинула семью Монтейро, и даже пошла к священнику церкви, куда она обычно ходила слушать мессу. Но создавалось впечатление, что у всех обеспеченных семей в Прайе было достаточно прислуги, потому что никто ничего не знал о возможном трудоустройстве. Наконец, в один из дней, когда Сан уже почти отчаялась и осталась без денег, несмотря на то, что почти ничего не ела две недели, чтобы сэкономить, она проходила мимо одной конторы на улице Андраде Корву и заметила объявление, предлагавшее вакансию администратора. «Бюро Омеро». Так называлась контора. Сан вспомнила пса доньи Натерсии, и у нее забилось сердце. Ей это показалось хорошим знаком. Она зашла. Внутри было большое светлое помещение, покрашенное белой краской. Четыре стола были заняты женщинами. Одна из них, круглая негритянка в платье с синими и оранжевыми цветами, делавшем ее еще более крупной, улыбнулась:
— Что хочешь, девушка?
— Работу.
Женщина засмеялась. Этот смех был такой же большой, как и она сама, он наполнил всю комнату и распространился за пределы стен, выплескиваясь на улицы через окна.
— Хорошо, давай побеседуем.
И они поговорили. Через пятнадцать минут Сан вышла оттуда, договорившись приступить к работе на следующий день. Донья Бенвинда даже выдала ей три тысячи эскудо в качестве аванса к жалованью. Не нужно было, чтобы Сан ее об этом просила, она сама поняла, что девушка, искавшая работу вот уже пятнадцать дней, скорее всего, нуждается в средствах.
В чем у доньи Бенвинды не было недостатка, так это в воображении, чтобы понимать, что происходит с окружающими. В действительности, дело было не в фантазии, а в опыте. У нее была непростая судьба. Она родилась в Портеле, жалкой и серой деревушке на острове Фогу, в самом кратере огромного вулкана, где и росла в условиях засух и голода, лихорадки и дизентерии. С детства Бенвинда привыкла к тому, что смерть — часть жизни, и что она приходит жестоким образом. У нее самой умерло несколько братьев, она не помнила, сколько именно, и в десять лет, когда ее мать тоже умерла, у нее на попечении остались четверо малышей и дом. К тому же ей нужно было помогать отцу, который держал жалкую таверну, засаленную и смрадную, в которой он подавал деревенским пьяницам отвратительный грог и кое-какие горячие напитки. Она скоро узнала, что ей нужно защищаться от мужчин. Некоторые посетители, когда ее отец по какой-нибудь причине уходил на несколько минут, пытались, еле держась на ногах и отрыгивая, потрогать ее или поцеловать в губы. Она научилась ускользать от них, раздавать им толчки, которые заканчивались для них на полу, и даже пинать их коленом между ног, если кто-нибудь из них оказывался очень настойчивым.
Невольно она осознала, что за выживание ведется ежедневная борьба, нелегкое и управляемое усилие сознания, в котором должны смешиваться эгоизм и великодушие, коварство и доверие: твердо потребовать у отца, чтобы он дал ей денег на еду, и при этом проследить, чтобы он поужинал, когда приходил домой слишком пьяный. Не позволять, чтобы братья украли у нее ее порцию пищи, но с удовольствием уступать ее, когда кто-то из них болеет. Помогать женщинам из деревни при необходимости, не давая им считать, что она всегда в их распоряжении. Ограничивать мужчин, и в то же время давать им в долг, когда они выпивали, еще не получив жалованье. Да, Бенвинда, будучи еще девочкой, поняла, что надо давать и отнимать, ласкать и бить, улыбаться и скандалить, в сложном равновесии, которое ей, тем не менее, удалось достигнуть без труда. Как будто она родилась уже мудрой.
Она жила так много лет, в паутине, в которой важно было только не умереть с голоду и не дать ни одному мужчине изнасиловать себя. Тем не менее, вокруг нее витала атмосфера прозрачности, света, характерная для веселых людей. Иногда в ночной тишине в деревне, когда все уже легли спать, был слышен ее хохот, взрыв смеха, вырывавшийся у нее в ответ на любую глупость, сказанную в шутку кем-то из ее братьев, и витал в воздухе, как беспечные ночные мотыльки. Бенвинда постоянно смеялась. Внутри ее было нечто, защищающее от невзгод, словно какая-то мягкость покрывала ее сознание и заставляла грусть от него отскакивать. Не то чтобы она ее не переживала и не чувствовала. Она страдала, как и все, когда был повод. Но в горе и в боли она всегда находила нить, за которую нужно было сильно держаться, нить, крепко связанную с оптимизмом, окружавшим ее, оттесняя безнадежность. В тяжелые моменты Бенвинда никогда не переставала думать о том, что все поправится. И если она тихо плакала по ночам в своей кровати, обнимая кого-нибудь из своих спящих братьев, наутро она просыпалась, полная сил, готовая сделать все необходимое, чтобы день оказался сносным не только для нее, но и для всех близких людей.
В девятнадцать лет, когда младшие братья уже подросли, а отец все чаше выпивал и усложнял ей жизнь, она познакомилась с Роберто.
Роберто родился в соседней деревне, хотя давно уехал жить в Испанию, где работал шахтером в одном местечке на севере страны. Он в очередной раз приехал провести каникулы, и, встретив в таверне Бенвинду, уже ставшую женщиной, с ее смехом, отдававшимся эхом в воздухе, и с твердостью, которая позволяла ей так крепко стоять на земле, Роберто подумал, что из нее вышла бы хорошая жена, человек, который поможет покончить с одиночеством, которое иногда по утрам, когда нужно было идти на работу, обездвиживало его в постели, словно какое-то насекомое поедало его изнутри и иссушало, как гнилое и трухлявое дерево. Глядя, как она возится с бутылками и обслуживает посетителей, Роберто задумался о том, как здорово было бы обнять ее под падающим снегом и гулять вдвоем в солнечные дни, показывая ей всю эту зелень, которую она никогда не видела. Было бы весело смотреть телевизор, взявшись за руки, и ходить потанцевать на дискотеку в выходные. Ужинать с друзьями и покупать вещи, чтобы украшать его неухоженное жилище. А потом завести детей, двух мальчиков и одну девочку. Именно этого он хотел, троих детей, у которых в распоряжении будут врачи и бесплатные лекарства, которые не умрут ни от кишечных расстройств, ни от голода, которые будут ходить в школу и учиться, а потом вернутся на Кабо-Верде уже важными людьми, может быть, министрами или губернаторами…
Бенвинда даже не представляла, какие мысли крутятся в голове у Роберто. Но по какой-то причине, которую она не могла обозначить, когда она увидела, как он заходит в таверну, широко улыбающийся и одетый в добротную европейскую одежду, и когда он поцеловал ее дважды, чтобы поздороваться, напоминая ей о том, кто он, а они не виделись четыре или пять лет, ей стало очень стыдно за то, что она так плохо одета, — в повседневную синюю юбку, тысячу раз стиранную и зашитую, и в черную футболку. Бенвинда пригладила рукой волосы и пожалела, что не собрала их в косы, чтобы лучше выглядеть, И что-то странное и новое, какое-то необыкновенное желание постоянно улыбаться и летать, охватило ее.
Неделю спустя Роберто и Бенвинда уже встречались. Когда каникулы подошли к концу, они расстались со слезами, пообещав друг другу хранить верность и ждать. На Рождество мужчина вернулся и сделал Бенвинде предложение. Он узнал обо всех необходимых формальностях, которые нужно пройти, чтобы она переехала в Испанию. В середине весны, когда кусты сирени в садах начинали покрываться бледно-лиловыми соцветиями, в лесах распускались почки каштанов и дубов, наполняя все вокруг зеленью, а ручьи, стекавшие с горных склонов, выходили из берегов от талой воды, Бенвинда переехала в свою
