Суть анекдота в том, что он предлагает аналитическое решение a priori для ситуации, требующей синтетического решения a posteriori. Решение вопроса о надежном способе дожить до мафусаиловых лет требует некоторых знаний о мире. «Какие действия, как доказано практикой, ведут к долгой жизни?» Думаем, здесь подойдут ответы вроде «Бросайте курить» или «Принимайте каждый день перед сном по 400 миллиграммов коэнзима Q10». Однако анекдот предлагает нам аналитический ответ, к которому зачем-то приплели тефтели — не иначе, чтобы нас запутать. «Чтобы прожить подольше, следует дожить до ста лет, поскольку сто лет, как считается, — очень солидный возраст. При этом можете есть тефтели. Это вам в любом случае не повредит». (Быть может, трансжиры, содержащиеся в тефтелях, и нанесут вред вашему организму, однако если вы доживете до ста лет, этот вред можно считать пренебрежимо малым).
Вот еще один анекдот:
Джо: Замечательный певец, правда?
Блоу: Ха! Будь у меня такой голос, и я пел бы не хуже.
Здесь та же история. Называя кого-то «замечательным певцом», мы подразумеваем, что у него прекрасный голос, — которым упомянутый в анекдоте исполнитель, безусловно, обладает. Так что заявление Блоу: «Будь у меня такой голос, и я пел бы не хуже», — ничего не добавляет к нашим знаниям о вокальных способностях самого Блоу. На самом деле он сказал что-то вроде: «Если бы я был замечательным певцом, я был бы замечательным певцом». И это утверждение, вне всяких сомнений, по определению верно.
А вот более сложный пример того, что случается, когда путают синтетические суждения с аналитическими:
Примеряя сшитый на заказ костюм, клиент говорит портному:
— Этот рукав надо укоротить! Он на два дюйма длиннее, чем следует!
— Не надо! — отвечает портной. — Лучше согните локоть, вот так! Теперь рукав нормальной длины.
— Хорошо, но посмотрите на воротник! — восклицает клиент. — Когда я сгибаю руку в локте, он почти наползает мне на макушку!
— Разве? — удивляется портной. — Тогда поднимите голову повыше и откиньте ее назад. Вот, отлично!
— Но теперь левое плечо на три сантиметра ниже правого! — негодует клиент.
— Ну, это не беда! — успокаивает портной. — Просто чуть-чуть отклоните туловище влево — и все в порядке!
Мужчина выходит из ателье в новом костюме — его правый локоть вывернут и неестественно торчит, шея вытянута, голова откинута назад, туловище клонится влево. Он идет дергающейся, неверной походкой. Его замечают двое случайных прохожих.
— Посмотри на этого несчастного калеку! — восклицает первый. — Ну разве можно ему не посочувствовать?
— Но его портной — настоящий гений! — откликается второй. — Костюм на нем сидит, как влитой!
Мы имеем синтетическое суждение против аналитического, не так ли? (Оставим в стороне вопрос о ткани). Прохожий думает: «Портному удалось прекрасно подогнать костюм для этого несчастного». Это синтетическое суждение, цель которого — донести информацию, основанную на наблюдении, о портном и его искусности в изготовлении костюма. Но для портного утверждение «Я сшил отличный костюм» является чистой воды аналитическим суждением. Для него это все равно, что сказать: «Костюм, который я сшил, — это костюм, который я сшил»: ведь с его подходом любая одежда будет сидеть отлично, поскольку портной просто-напросто подгоняет клиента под костюм.
Кант отдавал предпочтение чистому разуму, и поэтому не видел для себя особой необходимости в чувственных впечатлениях о мире. Неудивительно, что он никогда не покидал родного Кенигсберга, где жил одиноко, следуя неизменному распорядку. Одной из его постоянных привычек была ежедневная послеобеденная прогулка. Кант неизменно прогуливался по одной и той же улице Кенигсберга (позднее она получила название Philosophengang, или «Прогулка философа»). Говорят, жители города часто сверяли часы, лишь взглянув, в каком именно месте улицы он находится в данный момент.
Другой факт гораздо менее известен (возможно, из-за сомнений в его достоверности). Рассказывают, что сторож Кенигсбергского кафедрального собора также сверял время башенных часов, наблюдая за Кантом, совершающим ежедневный променад. Сам же Кант, в свою очередь, проверял время по часам на колокольне собора.
Вот это, мы вам скажем, настоящая путаница анализа и синтеза! И Кант, и церковный сторож были уверены, что получают новую информацию, наблюдая за действиями друг друга. Кант считал, что, взглянув на часы, узнает официальное немецкое время, которое, в свою очередь, выставлялось в соответствии с вращением Земли. Сторож же был уверен, что получает информацию о точном немецком времени, наблюдая за передвижениями Канта, который, по мнению сторожа, отличался неизменной пунктуальностью. На самом же деле оба приходили к аналитическим умозаключениям, верным по определению. Умозаключение Канта: «Я отправляюсь на прогулку в 15.30» в реальности сводилось к аналитическому суждению «Я иду на прогулку, когда я иду на прогулку» — поскольку Кант определял, что наступила половина четвертого, по часам, которые выставлялись в соответствии со временем начала его променада. Сторож, делая вывод: «Мои часы идут правильно», на самом деле утверждал: «Мои часы показывают то, что показывают»: ведь он проверял их точность по времени начала прогулки Канта, который, в свою очередь, отправлялся гулять, сверяясь с часами.
Что же насчет весьма остроумного замечания Димитрия о том, что дважды два — четыре? Действительно ли это аналитическое утверждение, верное по определению? Является ли сумма двух и двух частью определения числа четыре? Или это синтетическое суждение? Дает ли оно нам новые знания о мире? Приходим ли мы к этому умозаключению, отсчитав два предмета, затем отсчитав еще два и, наконец, пересчитав получившуюся кучку? Именно так делают представители племени вухуни, обитающего где-то в дебрях Австралии.
Абориген из племени вухуни заявил западному антропологу, что дважды два будет пять. Антрополог поинтересовался, как он пришел к такому выводу.
— Разумеется, я посчитал, — ответил абориген. — Я завязал на веревке два узелка, затем завязал еще два узелка на другой веревке. А когда я связал обе веревки вместе, у меня получилось пять узелков.
Большая часть философии математики весьма специфична и чрезвычайно трудна. Вам следует знать лишь одно: математика делит людей на три группы — на тех, кто умеет считать, и на тех, кто не умеет.
Эпистемолог-прагматик — такой, как американский философ конца XIX века Уильям Джеймс — судит об истинности утверждения, исходя из его практических последствий. По мнению Джеймса, мы сами выбираем свою правду, ориентируясь на то, как она влияет на окружающую реальность. Мы утверждаем, что закон всемирного тяготения, открытый Ньютоном, верен, не потому, что он соответствует тому, каков мир на самом деле, а лишь потому, что сего помощью мы можем безошибочно предсказывать поведение двух объектов друг относительно друга в самых разных обстоятельствах: «Готов поспорить, яблоки падают
