на землю даже в Нью-Джерси!» В тот день, когда теория перестанет быть полезной, мы без колебаний заменим ее на другую.
Женщина приходит в полицию с заявлением об исчезновении мужа. Когда ее просят описать пропавшего, она заявляет: «Его рост шесть футов, три дюйма, он хорошо сложен, у него густые вьющиеся волосы».
Оказавшийся рядом знакомый обращается к ней:
— Что с тобой? Твой муж маленький, лысый и с огромным пузом!
— Ну и зачем мне нужно, чтобы мне возвращали такого? — машет рукой женщина.
Эту часть анекдота знают все. Возможно, вы тоже ее где-то слышали. А вот последовавший за этим диалог известен гораздо меньше:
Полицейский: Леди, нам нужно описание вашего мужа, которое соответствовало бы вашему нынешнему мужу!
Женщина: Да идите вы знаете куда?!! Истина не может быть установлена лишь на основании эпистемологических критериев, поскольку достаточность этих критериев не может быть определена, если не принимать в расчет поставленные цели и базовые ценности. То есть истина — это то, что приносит удовлетворение, а мой бедный муж, прости Господи, никогда не умел делать этого!
Добравшись до вершин абстракции, философия вновь спускается на землю, тихонько приземляясь на мягкую почву обычного повседневного опыта. В эпистемологии это случилось в начале XX столетия, когда феноменологи задались вопросом о том, что значит — знать? Феноменология, будучи скорее методологией, нежели набором философских принципов, интересуется не объективной истиной, а человеческим опытом. Такой подход скорее подходит для романиста, а не для философа — преданного ценителя абстракций.
Феноменологи, начиная с Эдмунда Гуссерля, использовали понятия «сопереживание» и «эмпатия» для определения способа познания, цель которого — вжиться в чувства другого человека, поняв и ощутив мир таким, каким его видит и чувствует он. Другими словами, вам предлагается встать на место другого — или далее залезть к нему в постель:
— Доктор Дженет, у меня есть сексуальная проблема, — признается пациентка. — Мой муж меня не возбуждает.
— Что ж, давайте завтра проведем обследование, — предлагает доктор Дженет. — Приходите вместе с мужем.
На следующий день пациентка приходит вместе с супругом.
— Раздевайтесь, мистер Томас, — говорит врач. — Теперь повернитесь кругом. Хорошо, теперь ложитесь. Н-даа, н-даа… Все, можете одеваться!
После этого, отозвав пациентку в сторону, доктор Дженет тихо говорит ей:
— С вами все в порядке: меня он тоже не возбуждает.
Димитрий: Должен признаться, Тассо, вся эта эпистемологическая премудрость — весьма хорошая штука.
Тассо: Хорошая? Ты о чем? Что ты имеешь в виду под словом «хорошая»?
Димитрий: Перед тем, как ответить на твой вопрос, я задам тебе свой. Знаешь ли ты, что имеется в виду под словосочетанием «боль в заднице»?
IV
Этика
Этика имеет дело с тем, что такое хорошо и что такое плохо. Она задает работу священникам, мудрецам-талмудистам и родителям. К несчастью, дети и философы тоже не сидят без дела: они без устали мучают священников, мудрецов-талмудистов и родителей вопросом «Почему?»
Димитрий: Я тут думал над твоим вопросом, что означает слово «хороший», и пришел к выводу: «хороший» — тот, кто поступает правильно.
Тассо: Зевс тебя побери, Димитрий, ты сплошной сюрприз! Начинаешь мыслить как истинный философ. Только один вопрос: откуда ты знаешь, какие поступки — правильные?
Димитрий: Ну, ты и спросил! Оттуда же, откуда все — от мамы.
Тассо (
Божественный закон трактует этику просто: если Бог сказал, что это плохо, значит это плохо, окончательно и бесповоротно. Вот, в общем-то, и все. Но и здесь есть проблемы. Во-первых, как мы можем с уверенностью судить, что на самом деле думает Бог? Из Священного Писания, утверждают фундаменталисты. Но откуда было знать людям, упомянутым в Священном Писании, что сигналы, которые они получали, действительно посылал им Господь? Авраам, к примеру, утверждал, что Бог велел ему принести в жертву собственного сына. «Если Бог этого хочет, я, пожалуй, так и поступлю», — рассудил Авраам. Однако мы для начала хотели бы задать Аврааму философский вопрос: «Ты что, псих? Ты услышал, что “Бог” просит тебя сделать явно безумную штуку и даже не попросил у него удостоверения личности?»
Другая проблема, связанная с божественным законом, кроется в интерпретациях. Как именно следует почитать своих отца и мать? Каждый год посылать открытку на День матери? Или выйти замуж за сынка дантиста — зануду, к чему тебя склоняют твои почтенные родители? Этот вопрос отнюдь не пустое схоластическое теоретизирование, если сын дантиста ростом тебе по грудь и весит при этом больше центнера.
Главная особенность божественных законов заключается в том, что последнее слово все равно остается за Господом.
Моисей спускается с горы Синай, держа в руках скрижали.
— У меня две новости: одна хорошая, другая — плохая, — обращается он к ожидающей толпе.
— Хорошая: сторговались на десяти. Плохая: прелюбодеяние вошло.
Молодой и здоровый святой Августин явно пытался поторговаться на ту же тему, когда воскликнул: «Господи! Даруй мне целомудрие! Но не сейчас!» Таким образом он явно пытался мудрить с мудростью Талмуда: «Ну, ты же не указал, когда именно не следует предаваться прелюбодеянию!» Звучит как анекдот.
