тут. Если тебе так хочется остаться, тогда ничто из того, что я могу сказать, не поколеблет тебя.
Келедрос на прощание еще раз взглянул на Аларика своими огромными черными глазами и нырнул обратно в тень. Он исчез, и ни единый звук шагов не выдал, что он был на палубе. Аларик удивлялся, как Келедрос вообще проник сюда. Ксенос свободно перемещался по «Гекатомбе» и, несомненно, обладал той силой, о которой говорил, раз продержался на Дракаази так долго. А ведь кругом к тому же рабы-люди, питающие глубоко укоренившуюся ненависть к ксеносам. Аларик, однако, знал, на что способны эльдары. Клятва, данная эльдаром, стоила даже меньше чем ничего. Это было обещание предательства.
У Аларика было достаточно времени для раздумий в темном чреве «Гекатомбы». Большей частью он думал о Молоте Демонов.
Гхаал!
Эта бурлящая дыра с паразитами! Эта до краев наполненная выгребная яма отчаяния! В подобной деградации сокрыта чистота. В подобном уродстве есть чудо. В подобной смерти и страдании есть жизнь, столь священная на Дракаази, ибо это жизнь, которая должна быть окончена!
Бескрайние трущобы Гхаала плодят нищету, так же как плодят они паразитов. Их обитатели не более чем паразиты, копошащаяся смертоносная масса, дерущаяся за возможность подняться на поверхность, чтобы урвать несколько мгновений торжества! Был ли когда-либо город, подобный Гхаалу, где все внешние атрибуты богатства и культуры отброшены прочь, чтобы обнажить зияющее, кровоточащее нутро нищеты и эксплуатации? Такова правда человеческого бытия, что человеческий разум настолько легко опускается до звериной жестокости и убийств. Это город смерти, где убийство — единственный выход и где даже самые безжалостные, пробивая себе путь наружу, находят лишь все новые и новые слои антиобщества Гхаала.
Этот котел ненависти, это яма уродства, это вечное стремление к убийству, въевшееся в рассыпающуюся скорлупу города! Ибо кровью, что струится по его улицам, пишутся имена Кхорна!
Первым впечатлением Аларика от Гхаала стала вонь. Она клубилась над гребными палубами, будто отвратительный туман. Это были запахи гнили и страданий, пота и нечистот, смрад вечной нищеты.
— Мы в Теснинах, — сказал Хаггард, прикованный к скамье сразу за Алариком. Хотя разговоры рабов на гребных палубах и не приветствовались, надсмотрщики, похоже, привыкли не обращать внимания на Хаггарда. — Это Гхаал. Мерзкое отверстие.
— Буквально? — поинтересовался Аларик, в памяти которого были еще живы картины живого города Карникаля.
— Не совсем. Еще хуже.
Аларик вгляделся сквозь отверстие для весла в корпусе. Была ночь, и в зловещем свете зеленоватой луны Дракаази он смог разглядеть множество ветхих построек, громоздившихся по берегу канала, текущего кровью. Канал был частью целой кровавой паутины протоков, прорезавших эту часть города, предположительно узких, почему место и получило свое название, и «Гекатомба» двигалась медленно, задевая бортами за берега канала. Время от времени ночной ветерок доносил слабый вскрик, сопровождавшийся приглушенным всплеском от падения тела в кровь.
— Город убийц, — сказал Хаггард. — Все психи и негодяи Дракаази оказываются в конце концов здесь. Говорят, он манит всю эту шваль, как маяк.
— Какой цели он служит?
— Цели? Здесь нет цели, юстикар. Это просто город.
— У всего на Дракаази есть своя причина для существования. Карникаль — это хищник. Аэлазадни был алтарем Бога Крови. Что Гхаал дает Дракаази?
Аларик вновь бросил взгляд на город. Там и тут обитатели Гхаала, словно дикари, одетые в лохмотья и бесцельно слоняющиеся по улицам, крались среди теней, прячась от лунного света. Вот драка на крыше, миг — и тощее тело полетело вниз, на далекую мостовую. Посреди улицы, точно кучи тряпья, валялись свежие трупы, из-за черных окон лачуг исходило ощущение страха, говорившее, что множество людей жмутся там друг к другу в еженощном ужасе. Даже по этим немногим мимолетным картинам Гхаала было ясно, что убийцы здесь на каждом шагу, а само убийство — излюбленный вид спорта.
— Это ферма, — сказал Аларик угрюмо. — Здесь разводят паразитов.
— Отдать швартовы! — судя по странному акценту, вопил один из сцефилидов.
Весла втащили внутрь, и тяжелые якорные цепи загрохотали о борта «Гекатомбы». Корабль медленно швартовался у большого причала из черного камня, по которому сновали взад-вперед толпы местного сброда, повинуясь отрывистым командам бригадиров-мутантов.
— Вооружаться! — прокричал сцефилид, перекрывая скрип корпуса, трущегося о причал.
Корабль застонал, сходни опустились, и якорные цепи начали быстро раскручиваться.
Аларик знал, что будет дальше. Он уже сбился со счета, сколько раз его и других рабов поочередно загоняли в оружейные отсеки, чтобы они натянули на себя остатки доспехов, на которых еще видны были пятна крови прежних владельцев, и взяли что-нибудь из оружия. На этот раз, однако, все было иначе. В одном из оружейных отсеков стоял сцефилид, стороживший необычно большой набор полупластинчатых доспехов.
— Ты, — сказал сцефилид, когда Аларик приблизился. — Сюда.
Доспех был не в пример лучше всего того, что давали рабам до сих пор. Нагрудник в виде распростертых крыльев летучей мыши, а наплечники украшали оскалившиеся морды. Места сочленений закрывала пластинчатая кольчуга. Кроме доспеха, там был еще двуручный меч, казалось вырезанный из гигантского клыка.
— Ты теперь знаменитость, — заметил Гирф, рывшийся среди ржавых ножей в соседнем отсеке, — должен соответствовать. На тебя будут делать ставки, и все такое. Как думаешь, у тебя уже есть свой фан- клуб? Детишки, которые знают твое имя? — Гирф улыбнулся, показав почерневшие зубы. — А? Если вдруг увидишь кого из них, скажи, чтобы слушались мамок и держались подальше от дури.
Аларик мельком взглянул на него и вновь обратился к доспехам. Они, разумеется, будут куда лучшей защитой, чем те разномастные ошметки, которые он обычно носил, подобрав так, чтобы хватило на его гигантский рост. Меч тоже выглядел вполне пригодным.
Аларик надел доспех. Остальные рабы молились или настраивались на бой. На другом конце отсеков находились орки, возглавляемые Одноухим, которых держали отдельно от прочих рабов. Они жадно расхватывали ножи и мечи. Одноухий лупил их по головам и рявкал команды, чтобы поддерживать подобие порядка.
Сколько же времени пройдет, подумалось Аларику, прежде чем он станет таким, как они, прежде чем начнет жить ради того, чтобы драться.
Меч был хорошо сбалансирован. Никакого сравнения с оружием Немезиды, но неплохо. Порты распахнулись, и рабов погнали наружу — убивать и умирать во имя Кхорна.
Арена Гхаала, Глаз Пустоты, представляла собой низкий широкий цилиндр из черного камня, испещренного пещерами, в которых обитали тысячи гхаалских недочеловеков. У подножия стены валялись груды черепов, будто сугробы, и открытые ямы с трупами жутко булькали в темноте.
Аларик слышал гул толпы на арене — полчища сброда, жаждущего получить кайф от кровопролития. Он слышал, как дубинки и плетки врезались в плоть, и знал, что это, должно быть, шеренги охраняющих арену воинов загоняют толпу через проходы на арену. Немало подонков погибнет, но именно для этого, в первую очередь, они и обитают на Дракаази — прожить короткие жизни, боль и кровавое окончание которых доставит удовольствие Богу Крови.
Рабы прошли под аркой в темноту, жаркую и душную. Сцефилиды с грохотом захлопнули двери, и они оказались взаперти. Аларик мог видеть в темноте и отметил знакомую смесь смятения и опаски на лицах рабов Веналитора. Даже оркам это было не по нраву, а рабы-люди старались сохранять как можно большую
