— Хорошо. Вы и так уже чересчур затянули с этим. — Эбондрак снова оглядел сцефилидов, все еще толпившихся на пустынной равнине. Пустыня потемнела от их копошащихся тел, и небо над головой тоже помрачнело и стало багрово-черным. — После Вел'Скана, герцог, постарайтесь, чтобы крестовый поход стал вашей единственной заботой.
— Конечно, милорд.
Эбондрак в сопровождении Змеиной Стражи затопал обратно к летающему кораблю. Веналитор смотрел, как удаляется огромный дракон.
Быть может, Эбондрак поверил ему. В конце концов, большая часть из сказанного им была правдой. А возможно, что чудовище не поверит ему никогда. Это в любом случае не имеет значения. С началом крестового похода все изменится. Веналитор предпочитал смотреть вперед.
Аларик был там, внутри Раэзазеля. Лица паствы были обращены к нему, люди были зачарованы его красотой. Аларику приходилось бороться, чтобы не дать чуждой личности Раэзазеля взять верх над его собственной. Эта плоть была нечистой, эти люди — обреченными. Раэзазель был омерзителен. Отвращение Аларика выталкивало его из тела демона.
Он оказался вовне и увидел перед собой мужчину такой красоты, что она освещала стены вокруг него. Аларик отвернулся. Он видел, что таится под этой маской.
Он огляделся: темно-синее с золотом, сирены, паника. Что-то пошло не так. Аларик чувствовал, как разозлила демона внезапная помеха. Вдруг разом стемнело, и видение планеты с восьмиконечной звездой возникло в небе. Раэзазель рассвирепел, сила его эмоций едва не сшибла Аларика с ног.
Аларик понял, где побывал. Так Раэзазель появился на Дракаази.
Ложь раскрылась. Аларик наконец-то увидел все, что Раэзазель пытался скрыть от него.
Пытаясь овладеть Алариком, Раэзазель позволил их разумам соприкоснуться. В разуме демона была сокрыта тайна самого Раэзазеля, тайна Дракаази и Молота Демонов. Теперь Аларик видел ее, сияющую перед ним, разворачивающуюся, будто летопись.
Она потрясала. Она вселяла ужас, но это была правда.
Аларик наконец понял.
18
На этот раз была боль.
Сознание хлынуло в Аларика столь быстро, что под градом ощущений он снова чуть не лишился чувств. Жгучая, слепящая боль пульсировала в его позвоночнике, заполняя разум, так что мысли отказывались обретать форму. Было чувство холода в спине и ощущение того, что он пойман в западню, заперт, раздавлен.
Пахло кровью и потом.
Аларик ухватил ртом воздух и заставил себя открыть глаза. Яркий свет ослеплял, и Аларик скорчился на земле. Что-то зазвенело, металлический звук поверх ровного гула боли.
Аларик удержался от нового погружения в беспамятство. Для этого потребовалось усилие воли, а ее у него осталось совсем немного.
Воспоминания о демоне еще клубились в его мозге. Он попытался заглушить их, изгнать прочь, очистить свой разум верой. Грудь его поднялась, и он снова чуть не потерял сознание.
Потом он снова смог дышать.
Он знал правду. Он хотел рассказать ее кому-нибудь, но сначала должен был убедиться, что разум его не пострадал.
Глаза его привыкли быстро. Свет в помещении был довольно тусклым, но для Аларика он казался почти невыносимо ярким после долгого пребывания в темноте. Это была маленькая, душная, грязная камера в знакомом металлическом чреве «Гекатомбы». Он предположил, что находится где-то под главной тюремной палубой.
Перед ним стоял Келедрос, раздетый до пояса. Бледная грудь эльдара была в крови. Чужак не был ранен, и Аларик предположил, что кровь, должно быть, его, так же как и та, что была на заостренном металлическом осколке в руках у Келедроса.
Аларик опустил взгляд на свою руку, откуда расходились волны боли. Его сознание посылало в мозг порции эндорфинов, которые притупляли боль — типичная физиологическая реакция для космодесантника, но боль все равно была ужасной. Рука его была распорота от локтя до запястья, и из обнаженной мышцы торчало несколько иголок, воткнутых в нервные центры с такой точностью, что худшей боли не причинить.
Аларик попытался заговорить, но лишь беззвучно открывал рот. Его нервная система не слушалась. «Обычный организм не выдержал бы шока», — смутно подумал он. И снова он остался жив, потому что был космодесантником.
Келедрос выдернул пару булавок из руки Аларика. Аларик снова смог дышать и жадно втягивал воздух, грудь его вздымалась. Он понял, что прикован к стене, причем раненая рука закреплена жестче, чем остальное тело, чтобы Келедрос мог работать без помех.
— Ну вот, — сказал Келедрос.
— Что… почему я здесь?
— Ты был в бреду. Довольно долго. Я пытался привести тебя в чувство, чтобы с тобой можно было иметь дело. Мне это удалось?
— Да, — ответил Аларик, надеясь, что это правда. — Где я?
— На «Гекатомбе».
— Я знаю. Где на Дракаази?
— Примерно в неделе хода от «Бедствия», — сказал Келедрос.
Аларик снова посмотрел на свою руку. Для того, что с ней проделали, крови было очень мало.
— Тебя этому научили в храме Скорпиона? — спросил он.
Келедрос с интересом взглянул своими влажными глазами на Аларика.
— Нам ведомы многие пути, — просто ответил он.
— Ты собираешься развязать меня?
— Когда рана закроется. Из-за преждевременной активности она может долго не заживать.
— А тебе этого не хотелось бы.
И снова этот странный взгляд; Келедрос был явно недостаточно знаком с человеческими повадками, чтобы распознать сарказм.
— Не хотелось бы. Нам ни к чему, чтобы ты был выведен из строя.
— Зачем ты разбудил меня?
— Скоро мы будем в Вел'Скане. Многие считают, что наши жизни на играх будут зависеть от того, сможешь ли ты возглавить нас. Я полагаю, что возник спор. Гирф хотел оставить тебя как есть. Многие из его людей начинают боготворить тебя, Аларик. Вслед за тобой они сделали первые шаги.
— Шаги к чему?
— К забвению, Серый Рыцарь. Они видят в тебе пример того, как человек, лишившись рассудка, может тем не менее стать настоящим убийцей. Думаю, они говорят об этом с таким же жаром, как Эрхар говорит о своей Земле Обетованной. Гирф на этот раз уступил в споре, поэтому я предложил привести тебя в чувство. — Келедрос удалил оставшиеся булавки из руки Аларика. — Я вижу, ты быстро поправляешься.
— Это верно.
— Тогда не обязательно делать мелкие стежки.
Келедрос достал иглу с продетой в нее ниткой и начал зашивать Аларику руку. Аларик был почти рад боли. Это было нечто реальное, то, что он мог действительно испытывать, не гадая, уж не является ли это очередным этапом его превращения в нечто ужасное.
