горящим низко.Косится в сторону, закутываясь в плед,Пышноволосая сл авиетка.Америка и Русь – беседа всё течёт —Не две ль, по сути, ипостасиЕдиного? Но вот в стаканах тает лёд,Зевок, другой… Пора и восвояси.Пора, мой друг, пора. Запахнет резедой,Вскричит встревоженная птица,Тень Баратынского склонится надо мнойС его заветной заграницей.Я дальней музыке учился по нему,Сиял Неаполь, пароходы плыли…И кто-то трезвый, втиснувшись во тьму,Захлопнет дверь автомобиля.Ночь царствует. Витийствует гроза.Глаза опухшие закрыты.На свете счастья нет, как некогда сказалОдин отказник знаменитый.Ревёт мотор, гудит, по крыше бьёт вода,Сады, витрины, развороты.Я одиночества такого никогда…Молчу, молчу. У всех свои заботы.Молчу, дрожу, терплю, грядущего боюсь,Живу шипением пластинокЗатёртых, призрачных, и больше не гожусьДля просвещённых вечеринок.

………………………………………

………………………………………

Гроза, гостиница, бродяга на скамье.Ступай и пой, покойся с миром.В безлюдном холле заспанный портьеСклонился над своим Шекспиром.Гремит ключами, смотрит в спину мнеС какой-то жалобной гримасой,Пока в полнеба светится в окнеРеклама рубленого мяса.Привычка жить… наверно. Всё равно.Душа согласна на любое.Включи другой канал, трескучее кино,Стрельба, объятия, ковбои.Проснусь – увижу луч, умру – увижу тьмуИ, погружаясь в сумрак дымный,Я одиночества такого никому…Гори, гори, звезда моя, прости мне…

«Спи, патриарх, среди своих словарных…»

Спи, патриарх, среди своих словарныхОтар. По недопаханной степиКозлища с агнцами в слезах неблагодарныхСлоняются.Не убивайся, спи.Лежи в обнимку с беспробудной лирой,Старей во сне, и сам себя цитируй,Пристанывай, вздыхай о тех ночах,Лицом врастая в бурый солончак… Пускай другой, поющий и пропащий,Которому загубленное слаще,Незваный гость на воровском пиру,Ошибкой выйдет к твоему костру…Пускай другой, и любящий другую —Дорога оренбургская долга, —Сближенье звёзд вполголоса толкуя,Не различает друга и врага —По вытоптанным пастбищам овечьимПускай бредёт, ему томиться нечем,В чужой степи, без окон и огней —Ему и жизнь, чтобы с ножом по ней…

«Смотри, любимая, бледнеет ночь, гора…»

Смотри, любимая, бледнеет ночь, гораНад городом, граница сна и яви.Не знаю, как тебе, а мне уже – пораСпешить к прощальной переправе.Ты говоришь – прощай, а я в ответ – прости.Ты – выпили, а я подхватываю – пропил.На вязь словесную, на светлый прах в горстиЯ столько радостей угробил!Искал синонимов, не видел леса заДеревьями, любви – за глупой ворожбоюНа внутренностях слов, всё верил, что грозаВедёт к свободе и покою.Окаменела, превращается в агат,Кольцо к кольцу, просвет в кремнёвой оболочке,В котором стиснуты, как десять лет назад,Мои зарёванные строчки.И в этот-то просвет, в воронку блеклых вод,Где вой озёрных волн, птиц лающие стаи —Подводит с каждым днём, и тянет, и зовёт —Глухая, нежная, простая…

«Что это было? Бракосочетанье?..»

Что это было? Бракосочетанье?Крещенье? Похороны? Первое свиданье?Был праздник. Отшумел. И меркнет наконецмосковский двор, и Чистый переулок,раскрытое чердачное окнои фейерверк конца пятидесятых —ночная синька в выцветших заплатах,каскад самоубийственных огней…Мать плакала, я возвращался к ней.Я детство прозевал, а молодость растратил — пропел, продрог, прогоревал.Родился под землёй подвальный обитательи возвращается в подвал.Что светит надо мной – чужие звёзды илипрорехи в ткани бытия?Где смертный фейерверк, сиявший в полной силес тех пор, как грозный судия? Мой праздник отшумел. И меркнет наконец.Что ж, выйду-ка и я без друга на дорогув тот самый, середины жизни, лес.Сверну к оврагу, утолю тревогусвеченьем будничных небес.И одиноко станет, и легко мне,и всё пройдёт. Действительно пройдёт.Куда бредёшь? Ей-богу, не припомню.Из смерти в жизнь? Скорей наоборот.Нет, ничего не знаю, отпустите,помилуйте! Не веря ни лучу,ни голосу, не ожидая чуда,вернусь в подвал, руками обхвачуостриженную голову и будугрустить по городу, где слеп заморский гость,позорных площадей великолепье,где выл я на луну, грыз брошенную костьи по утрам звенел собачьей цепью…

«…а что дурак, и умница, и скряга…»

…а что дурак, и умница, и скряга —всё перейдёт, и реки утекут,пока в руках у Господа Живагопереживёшь бессонницу и труд,пока сквозь небо, в страхе терпеливом,не пролетишь над вымершим заливом,где музыка, прерывисто дыша,не покидает звёздного ковша…Верши, метель, забытую работунад чёрною страницей из блокнотаростовщика, где кляксою моёлукавое, дурное бытиёраспластано… вся жизнь была залогом…вся жизнь была… в беспамятстве убогомспит город мой. Погас его гранит.И мокрый снег ладони леденит.

«Экран, и вокзал, и облава…»

Экран, и вокзал, и облава,кровавое небо дрожит,и ворон над полем, где правыйв обнимку с виновным лежит.Комар? Или дальние трубы?Какой это, Господи, год?В дверях деревенского клубанетрезвый толпится народ.Откуда мерещится это,впотьмах отнимается речь? Очнуться. Достать сигареты.Картонную спичку зажечь.Хлебнуть из бутылки – какаянесладкая, Боже, лоза!Опять, суетясь и вздыхая,насильно закроешь глаза —и снова лежишь у вокзала,в разбитое спрыгнув окно…Давно ли мне жизнь обещаладругое, другое кино?Сержант, я даю тебе слово,сержант, безо всякой винымне сыплется в горло полова,солома гражданской войны… И снова по площади грянетубийственный черный металл,одних испугает и ранит,уложит других наповал —и всё это сердцу не любо,бежит, узнавая бедув дверях деревенского клубаи в зале, в четвёртом ряду…Очнись же – созвездий в проёмеоконном – на тысячу лет,и выпивка сыщется в доме,креплёный российский букет,но бьётся старинная лента,и снова, безумен и чист,к чугунным ногам монументаслетает осиновый лист…

«Развал переулков булыжных…»

Развал переулков булыжных,арбузы да запах борща,где чаще всего передвижник,сюжет социальный ища…Он знает – здесь травятся газом,зелёное глушат вино,и вот – наблюдательным глазомв подвальное смотрит окно.Этюд – папиросный окурокв бутылке. Учитель-еврей,прищурившись, слушает хмурыхотцов и глухих матерей.И замысел – трое с поллитройв подъезде, с намёком на вредправительства, с бедной палитрой,где цвета лазурного нет… Работай – я спорить не буду,под медленный шелест дождяс авоськой порожней посудыв запущенный дворик входя.С весны ещё пахнет сиренью,и с юности – горькой листвой.Осеннее сердцебиеньеводою бежит неживой.Что мёртвые – Третьему Риму!Глаза им клюют соловьи.Соседи за пьяного примут,оставят лежать у скамьи.Шумит, багровея, рябина.Архангел играет с трубой.И смотрит упавшему в спинутюремный клочок
Вы читаете Послания
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату
×