во взгляде — недоверие, борющееся с гневом: значит, ты посмел с другой, тогда как меня заставил сделать аборт! Помнишь? Надеюсь, ты поступил так, чтобы не причинять боль Кларе. Словом, дама в летах и в глубоком душевном потрясении.
Клара медленно опускает руку с фотоаппаратом.
— Замечательно. Но ты должен дать нам объяснение. Разве нет?
Осмелившись наконец представить своего сына двум женщинам, с которыми прошла его жизнь, Габриель XI, казалось, переоценил свои силы. Подхватив на ходу складной стул — такими пользуются режиссеры-постановщики, — он оттащил его в конец сада. Согнувшись в три погибели, уткнувшись подбородком в колени, он уставился на водоем с голубой водой, явно надеясь обнаружить там выход из создавшегося положения.
У меня же возникло сильнейшее искушение дать деру, оставив их самих разбираться с их жизнью, в которой для меня не было места. Но подметив в глазах обеих подруг отца больше любопытства, чем досады или обиды, я стал рассказывать о себе.
Для начала я попросил извинить меня, поскольку у любого ребенка весьма ограниченное видение отношений между родителями. «Та, которой предстояло стать моей матерью», — так я выразился с несколько смешной, согласен, торжественностью, — приехала в Париж, чтобы принять участие в демонстрации против готовящейся колониальной выставки. Она и ее друзья-баски установили на улице перед зданием, где заседали ответственные за выставку чиновники, макет типичной деревушки — с домиками, чучелом быка, игроками в баскский мяч, — а рядом граммофон с широким раструбом, чтобы заводить песни на баскском языке. Насмешливым зевакам она объясняла, что Франция обращается с их страной как с колонией. Тут-то и появился Габриель XI, привлеченный шумом, доносящимся с улицы до его кабинета.
«Тот, кому предстояло стать моим отцом» мгновенно оценил ситуацию и возможную для себя пользу. Как один из чиновников, ответственных за проведение выставки; он пригласил делегацию подняться, выслушал их требования, после чего распрощался с молодыми людьми, попросив девушку еще раз изложить ему суть дела.
Всю вторую половину дня, за ужином, на который он ее пригласил в ресторан на авеню Домениль, и после ужина, она рассказывала ему о жизни басков, контрабанде, переходах через горы под носом у таможенников, путешествиях на край света в поисках работы, паломничестве в Сантьяго-де-Компостелла. Словом, о сущности баскского народа. Стоит ли говорить, что моя будущая мать блистала красотой. Да такой занятый человек, как Габриель О., и не стал бы выслушивать дурнушку.
Пожилые дамы покачали головами: молодой Габриель не теряет головы, даже когда волнуется. По их мнению, видимо, это было качество редкое для мужчин и потому достойное того, чтобы его отметили.
Странное дело: чем больше я говорил, тем моложе становились мои слушательницы — возраст, подобно слою пыли, сдуваемому ветром, сходил с них. Сквозь теперешние черты проступали прежние, глаза залучились радостью, морщины разгладились. «Да наш Габриель просто хват!» — было написано на их лицах.
А тот пребывал в прострации.
— Куда же мы пойдем? — спросила девушка, когда они вышли из ресторана.
Было два часа ночи.
Они вернулись туда, где днем шла подготовка к грандиозной Выставке.
— Ночной дозор! — бросили они недовольному сторожу.
В рабочем кабинете Габриеля дрожал зеленоватый свет аквариума — модели того, который должен был разместиться в нижнем этаже постоянной экспозиции музея колоний. Моя будущая мать не пожелала лечь.
— Вы правы, — шепнул ей мой будущий отец, — члена боевой организации нельзя заставить лечь.
— Смотрите-ка, он сделал его стоя, — выдохнула Энн. Множество раз слышал я от матери одну и ту же фразу, не понимая ее значения: «Члена боевой организации нельзя заставить лечь».
За ее спиной плавали гигантские морские черепахи — это было единственное, о чем она мне рассказала.
С тех пор они больше не виделись. Мать не сказала отцу о моем рождении. Звали ее Отксанда. Впоследствии она погибла в дорожной аварии. Дело было какое-то подозрительное, но полиции было не до того. Только тогда отцу сообщили о моем существовании. Он стал заботиться обо мне.
Сестры молча разглядывали меня. Они больше не улыбались. Прошло несколько долгих минут, по морю проплыл парусник. Энн встала, куда-то ушла, вернулась. В руках у нее были шампанское и флейта. Они продолжали разглядывать меня с непривычной, судя по всему, для них серьезностью. И по очереди повторяли:
— Добро пожаловать в нашу семью. В нашу странную семью. Будь как дома.
Габриель XI так ни разу и не шелохнулся.
— Мы совсем забыли о виновнике торжества! — воскликнула Энн, нарушив некое очарование, установившееся в саду.
Они бросились к нему, чуть не силой вытащили его из режиссерского кресла и, подхватив под руки с обеих сторон, привели в дом. Бедняга Габриель XI, еще час назад торжествовавший, теперь вернулся к своей обычной роли — любимца двух королев. Они целовали его в щеки, лоб и повторяли:
— Ведь это не единственный твой секрет! У тебя есть и другие дети?
— Наша семья — твоя семья!
За обедом я убедился, что Господь не обделил их аппетитом: кальмары, султанка, тысячелистник и пирог Париж-Брест. Безостановочно поглощая пищу, они не сводили с меня любопытных глаз.
— Как жаль, что твоя мать умерла. А то бы зажили все вместе.
Старости на зависть легко даются иные вольности. Габриель XI восседал во главе стола эдаким маленьким Ноем посреди ковчега.
VIII
Вернувшись в Париж, исполненный новых сил и чувствуя поддержку трех экспертов в науке любви, Габриель явился в департамент Обучения по переписке и погрузился в исследование разложенных по странам досье.
Прошла неделя. И вот однажды, часам к четырем пополудни, открыв зеленую корочку с надписью «Аргентина», он понял, что близок к заветной цели.
В те времена документы еще писались каллиграфическим почерком. Именам и фамилиям было вольготно на белых страницах. Когда он дошел до заголовка
Буэнос-Айрес и его пригороды
Лицей Жана Мермоза
сердце перестало биться в обычном ритме.
Все было на своих местах: Патрик в восьмом классе, Жан-Батист в шестом, одинаковая фамилия, от которой веяло дружной, сплоченной семьей и запертым на всевозможные замки и задвижки миром, в который вход ему, Габриелю, был заказан.
— Я могу взглянуть на их работы?
Уроженка Антильских островов, которую ему дали в помощь, проследовала к железному шкафу. Пальчики с лакированными ноготками пробежались по папкам и вытянули одну из них, пухлую, как подушка.
— Завтра верну.
Помощница спохватилась, но было поздно. Габриель уже сбегал по лестнице. Ему и невдомек было, что существует циркуляр 63В18, запрещающий подобного рода заимствования.
В номере 14-м своего любимого отеля, освободившемся благодаря ревматизму хозяйки (больные пальцы иногда стирали лишнюю клеточку в ее регистрационном листе), Габриель погрузился в мир тех, кому было предназначено стать частью его жизни, — мир двух призраков, которые год от года будут становиться все старше и о которых ему будет известно все, хотя больше и не придется встретиться.
Патрик был слаб в грамматике, зато задачки щелкал как орешки.
Жан-Батист, казалось, увлекается лишь латинскими склонениями.
Утром Габриель, с конвертом в руках и робким, как у соискателя на вакантную должность, видом,
