и за штанишки… И это его она отталкивала, его она отвергала, словно она была прелестной нимфой, а он — козлоногим сатиром, вылезшим из зарослей.
— Прекрасное у тебя получилось блюдо, просто превосходное! Ты не поскупилась на крахмал.
— А вот и нет, я его туда вообще не клала.
— Ну значит, ты положила туда кукурузную муку, тоже неплохо.
— И ее я тоже не использовала. Это ведь твой рецепт, совсем простой. А ты что же, не помнишь?
Он выпил стакан воды, но в стакане была не вода…
— Я же сказал: никакого алкоголя!
— Да это же так, пустяк, чтобы только чокнуться и выпить за…
— Выпить за что?
— За твоего сына.
— Ну, ты даешь! Ты действительно ничего не стесняешься! Вот нахалка!
Он деланно рассмеялся и отпил глоток ликера. Последний глоток… Алкоголь… Он испытывал к этой гадости истинное отвращение. Он излечился сам, когда она его бросила. А теперь она хотела удостовериться в том, что могла без страха выйти за него замуж, лечь с ним в постель, ничего не опасаясь, подмазывать губки перламутровой помадой и не бояться, что он примет этот блеск слишком близко к сердцу и вздумает вцепиться ей в губы, искусать их до крови. Малышка, за кого ты меня принимаешь? Он машинально поднял стакан и посмотрел сквозь него на Нелли. Она улыбалась. Он увидел ее крохотные зубки, увидел плоть ее губок и едва не обратился к ней со слезной мольбой… Но он мог бы ее умолять сколько угодно… Вытянув руку, он коснулся ее руки, лежавшей на скатерти… Так, случайное прикосновение… краденая ласка… Но даже от этого легкого прикосновения она так и подскочила со стула и тут же отдернула руку.
— Ты чего? — спросил он раздраженно, задетый за живое.
— От таких штучек… я вся покрываюсь гусиной кожей…
— Я тоже, но я не жалуюсь.
У нее было странное выражение лица: глаза почти закатились… То ли она чего-то испугалась… Но чего? То ли как следует набралась? Неужто она собирается сегодня раскрыть ему тайну рождения ее сына? Назвать имя его отца? Он бы не советовал ей этого делать. В любой другой день он охотно, даже с удовольствием выслушает ее признание, когда она сотрет с губ свою помаду, а он уже будет в состоянии указать ей на ее место. Да, так будет гораздо интересней.
А она тем временем пыталась скрыть свое замешательство. Да, при всем том, что эта девчонка пыжилась и важничала, она явно дрейфила.
— Ну, давай выпьем.
— Да мы ведь уже выпили.
— Ну это тебе так кажется, — процедила она сквозь зубы, — впрочем, как хочешь.
«Что я делаю? — подумал он. — Я ведь сейчас напьюсь… Да нет, вроде бы ничего, пока не развезло, может, пронесет…» — говорил его внутренний голос… Но этот его внутренний голос так уже был непохож на прежний… нет, это был как бы уже и не его голос… Он схватил бутылку, подлил себе, подлил Нелли. Зарок… Что такое зарок? Как странно… да, странная штука зарок… Любой зарок, любой обет может быть отменен, упразднен… он может исчезнуть, как исчезает упавшая на руку и растаявшая снежинка. Сначала ты даешь зарок, и тебе никто не делает ничего дурного… да, вроде бы совсем безобидная штука… и боги не смеются над тобой, не мстят тебе, а наоборот, вроде бы помогают… Но это только так кажется, что помогают, на самом деле они смеются, они издеваются над тобой… Да, так чего же он попросил у Неба, когда давал зарок? Он просил, чтобы Нелли вернулась. И она вернулась, и уже шесть лет живет здесь. Завтра они станут мужем и женой… и очень скоро станут любовниками, наперекор ее желанию, но станут… Он заставит ее испытать оргазм, пережить минуты наслаждения, хоть как-нибудь, хоть силком, но заставит… Когда он любил Нелли, перед ним была долгая-долгая жизнь, а когда он ее не мог любить, он умирал. Так вот, он был мертв на протяжении целых шести лет! Ну, за твое здоровье, малышка! Боги здорово его одурачили и всласть над ним посмеялись!
— А когда ты в последний раз ел лягушек, Марк?
Нелли уже не сидела за столом, а суетилась около буфета. Черт побери, ведь она же знает, что он терпеть не может вот такой мельтешни, у него от этого в глазах рябит и голова идет кругом!
— Ну так когда же?
Теперь она станет изводить его бесконечными вопросами, то есть делать то, что он ненавидит. После третьего вопроса он чувствовал себя обычно так, словно его забрасывали камнями, словно на него градом сыпались удары. На четвертом у него напрочь отшибало память, после десятого он просто засыпал, вернее, отключался, сжав кулаки от злости, и лучше было его не будить.
— Не имею ни малейшего представления. Я же не записываю в блокнот дни, когда ем лягушек.
— А следовало бы… Тебе так же следовало бы расстегнуть одну из пуговиц, а то какая-нибудь из них у тебя обязательно отлетит…
— Да я их все расстегну, если тебе угодно, — сказал он, расстегивая и распахивая на груди пиджак. — Для тебя, малышка, я сниму с себя все, что угодно, но и ты тоже… немножко распатронься… подумай-ка о нашей первой брачной ночи.
— Сначала ответь на мой вопрос.
Она начала его раздражать. Нет, она явно перегибала палку! Вечно она нарывалась на ссору, словно нарочно напрашивалась своим безумным упрямством. Да, такова уж была Нелли. И вот всегда она так! Будет терзать человека по пустякам, придираться к мелочам! У нее просто такая потребность! Ну не может она вовремя остановиться, не знает меры! Мало того! Если она даже потерпит поражение, все равно она извернется и обвинит в ссоре его! Старая история!
— Не знаю и знать не хочу. Плевать мне на это!
— Так тебе, значит, плевать?
— Ну я же не мотаю тебе нервы с твоим последним супом!
— С каким это супом?
— С тем самым! Очень был, кстати, неудачный! Что ты ко мне прицепилась с этими лапками? Да пошла ты, знаешь куда!
— А ну-ка тоном ниже, Марк! И потише, пожалуйста. А знаешь, ты ведь орешь во всю глотку, когда врешь. И потом вытри-ка рот.
Теперь уже кричала она. Она приблизилась к столу, но не села, а осталась стоять; выражение ее лица не предвещало ничего хорошего.
— Так ты забыл, не так ли? Ты… да что ты вообще помнишь? Ты живешь, держа в одной руке грифельную доску, а в другой — губку. И она у тебя всегда чистенькая, вымытая до блеска, твоя грифельная доска!
Он искоса на нее посматривал оценивающим, даже несколько критическим взглядом, словно впервые видел эти глаза, эту шею, эту грудь, туго обтянутую серой вязаной кофточкой из тонкой шерсти с маленькими пуговками, эти стройные ноги.
— Ты бы прекрасно смотрелась на экране телевизора. Ну, может быть, надо было бы что-нибудь придумать, чтобы вырез декольте был побольше.
— А ты… ты нигде бы не выглядел прекрасно! Ну что, получил?
Она улыбалась, но не весело, а зло, и он нюхом чуял, что она приготовила для него какую-то ловушку. Он опрокинул свой стакан в кастрюлю, так что анисовый ликер смешался с остатками соуса, а сам схватил кувшин с водой и ополовинил его, не выпил, а прямо-таки выхлебал.
— Что это ты задумала?
— Я хочу направить тебя на путь истинный. Мы с тобой переживали большую любовь…
— Да? Если бы у нас с тобой была большая любовь, то мне нашлось бы занятие получше, чем есть лягушек.
— А вот это тебе ничего не говорит?
Она вдруг схватила бутылку за горлышко, разбила ее о край стола и принялась размахивать этой «розочкой» у него перед носом.
