глубине души мне было страшно. Потому что лежавший на мне груз был по крайней мере раз в десять тяжелее меня самой и у меня уже не оставалось сил нести его. Мне вдруг захотелось упасть ниц перед Кэт и Хэпзибой, уткнуться им в колени и почувствовать, как они обнимают меня за плечи.
– Случилось что-то ужасное, – сказала я, сосредоточившись сначала на вазе с фруктами, потом на столешнице. – Хью и я… кажется, мы расстались. – Немного скосив глаза, я увидела подол платья Хэпзибы, остроносые туфли Кэт, квадраты света, падавшего в окно. Капал кран. Запах кофе плавал в воздухе, подобно туману. – Я влюбилась в… в другого, – закончила я.
Я не решалась поднять глаза. Гадала, какое выражение написано теперь на их лицах. Я не чувствовала себя нелепо, признавшись им во всем, как предполагала ранее. Да, мне было стыдно, однако, сказала я себе, по крайней мере я женщина, испытавшая нечто реальное, не желающая притворяться, готовая воспринять себя и свои чувства всерьез.
– Бенни рассказала нам, – ответила Кэт.
Существовало их общее правило, что Бенни никогда не ошибается, но меня удивило, с какой легкостью они приняли на веру ее слова в данном случае.
– Она сказала нам, что этот «другой» – один из монахов, – добавила Кэт.
– Да. Брат Томас.
– Это который новенький? – спросила Хэпзиба.
Я кивнула:
– Его настоящее имя Уит О'Коннер.
– Ты сказала Хью? – не отставала Кэт.
– Нет, я… я не смогла.
– Хорошо. – Кэт шумно выдохнула. – Иногда быть честной – попросту глупость.
Я заметила, что мои руки, лежащие на столе, сложены как для молитвы, пальцы переплетены так тесно, что даже болели. Кончики налились кровью.
Кэт села по одну сторону от меня, Хэпзиба тяжело опустилась по другую и своей коричневой рукой накрыла обе мои.
– Когда я думаю о Хью, то чувствую себя ужасно, – сказала я. – Но мне не отделаться от ощущения, что Уит предназначен мне судьбой. Пару дней назад мы ездили на его лодке на птичий базар и разговорились. У него была жена, которая умерла. – Я замолчала. – Кажется, я сбиваюсь с пути.
– Во-первых, про человека, который влюбился, нельзя сказать, что он сбивается, – сказала Кэт. – И никто не собирается тебя осуждать. По крайней мере в этом доме. Видит Господь, я не брошу в тебя камень. Однажды я оказалась точно в такой же ситуации.
Я с удивлением посмотрела на нее – высоко поднятые брови сошлись к переносице, а на губах появилась горькая и счастливая усмешка.
– Так вот, тот человек не был монахом. Господь – да святится имя Его – избавил меня от такого курьеза. Это был портовый лоцман из Чарлстона, который обычно приезжал сюда удить рыбу и за сетями. Боже, как я любила этого человека, несмотря на одно неудобство – то, что я была женой Генри Бауэрса. Мне было примерно столько же, сколько тебе, – старовата, чтобы позволять себе такие развлечения, понимаешь? Оглядываешься и думаешь: и ради этого я жила? Я была замужем двадцать лет. Двадцать. Время, когда супружеский клей становится таким старым, что начинает затвердевать и давать трещины.
Я почувствовала комок в горле. Хэпзиба начала растирать своим большим пальцем мой. Это ритмичное поглаживание успокаивало. Пальцы мои разжались, кисти расслабились.
– Просто хочу сказать, что знаю, каково это – любить человека, которого любить вроде бы и не должен, – продолжала Кэт. – Вряд ли есть на свете женщина, которая не знала бы, что это такое. Половина влюбляется в своих гинекологов, а другая половина – в духовников. Нельзя запретить сердцу любить, правда, это все равно что стоять на берегу океана и вопить, чтобы волны прекратились. Но, – добавила Кэт, – хочу, чтобы и ты это услышала. Не хотелось бы мне теперь действовать так, как я это сделала. Сколько боли я причинила, Джесси. Если честно, то не уверена, что могла бы повести себя иначе, чем повела, учитывая мои чувства и всякое прочее, и как мало я во всем разбиралась. Только говорю, что знаю, что ты ощущаешь, и тебе надо хорошенько все обдумать.
Я поплотнее постаралась усесться на стуле, отчего дерево стало поскрипывать и похрустывать подо мной. Потом обернулась и посмотрела на Хэпзибу. Глаза ее были полуприкрыты.
– Когда мне было сорок, – сказала она, – еще до того, как я начала изучать галла, я полюбила человека в Бофорте, который мог огромными отрывками по памяти пересказывать предания рабов, веками передававшиеся из уст в уста. Я никогда не знала никого, кто так заботился бы о сохранении своих корней, и, конечно, больше всего любила в себе жажду подражать ему.
– И что случилось? – спросила я.
– К тому времени я уже почти получила развод и не имела ничего против того, чтобы снова выйти замуж, но он уже был женат. Кэт права – это не помешало мне чувствовать то, что я чувствовала. Однако я решила любить его без… ну, без физической близости, и это было трудным, пожалуй, самым трудным, но я жила, стараясь радоваться и этому. Но главное – он заставил меня обратиться к моим корням, и это стало причиной многого.
Бенни, облокотясь на стол и подавшись вперед, слушала эти откровения.
– Я тоже однажды любила, – заявила она, блестя глазами из-под каштановой челки до бровей, и мы все повернулись и уставились на нее.
– Ну, рассказывай, – попросила Кэт. Заявление дочери, похоже, действительно ошеломило ее. – Кто был этот счастливчик – твой гинеколог или духовник?
– Майк, – ответила Бенни. – И я тоже не могла остановить это чувство. – Она выпрямилась и улыбнулась, довольная тем, что теперь она в нашей компании. – Я призналась ему в тот день, когда он уезжал в колледж. Все пришли на пристань прощаться с ним, помните? И я сказала: «Я люблю тебя», а он ответил: «Я тоже люблю тебя, Бенни» – и сел на паром.
Кэт легонько шлепнула ее по руке.
На кухне стало тихо. Я поняла, что Кэт и Хэпзиба беспокоятся о том, чтобы мне не причинили боль, стараются нарисовать картину ожидающего меня большого будущего, какую-то перспективу, которую я не учла. В какой-то мере я могла их понять, но принять не могла. Возможно, это в природе человеческой – думать, что твое состояние единственное и неповторимое, необыкновенное исключение. Возможно, мое внутреннее побуждение было мудрее, чем все их соображения. Дошутила легкое раздражение.
– А что, если я действительно намерена быть с ним и упущу такую возможность? – спросила я.
– Ты и должна быть с ним, – согласилась Бенни.
Устами младенца?… Или это был всплеск желаемого, которое взрослый человек, по сути оставшийся ребенком, выдает за действительное?
– Никто не может сказать тебе, что делать, – произнесла Кэт. – Тебе жить. Тебе и решать.
– Е come a time when eby tub haffa respon e won bottom, – сказала Хэпзиба, потом перевела: – В жизни каждого человека наступает момент, когда он должен крепко стоять на ногах.
Кэт ближе подошла ко мне, на лбу у нее залегло несколько неглубоких морщинок.
– Просто будь осторожна, – посоветовала она.
Я встала. Тюбики с красками, палитра, кисти рассыпались вокруг блюда с фруктами, словно выпали из рога изобилия. Я собрала их и снова положила в пакет.
– Всю жизнь была осторожной. – Я улыбнулась, глядя на них и чувствуя, что действительно крепко стою на ногах. – Я видела твое каноэ, Хэпзиба, на причале возле птичьего базара. Ты не против, если я на время возьму его?
– Бери, пожалуйста.
Она не спросила, зачем мне каноэ. Промолчала и Кэт. Они уже догадались.
Глава двадцать третья
