Едва открыв глаза, я почувствовала, будто мои руки и ноги сделались невесомыми и мир подо мной таинственно колышется, полупрозрачный, свободный, опасный и невероятно чуждый. Мне хотелось, чтобы он принял меня в свои объятия.
Стоя в своей старой спальне у окна, где обыкновенно висели яблочные кожурки, я следила за тем. как кремовый свет раннего утра сеется сквозь темное небо, и крутила на пальце обручальное кольцо. Сняв, я подержала его на ладони и бросила в старый бархатный игольник в форме подковы, стоявший на туалетном столике.
Теперь, подъезжая к желтому фасаду дома Кэт, я была независимой женщиной и не могла понять, чего во мне больше – чрезвычайного желания бунтовать или основательно расслабиться.
Я притормозила возле крыльца. Когда Кэт распахнула дверь, я увидела, что за ней в коридоре стоят Бенни и Хэпзиба.
Я приехала без приглашения, оставив мать рыться в кипе кулинарных справочников.
– Не знала, где застану тебя, – сказала я Кэт, – здесь или в «Русалочьей сказке».
– Сегодня я открываюсь после обеда, – ответила она, жестом приглашая меня войти.
– Как с утра Хью? – спросила Хэпзиба, выражая общую мысль.
– Он вчера уехал.
– Я же сказала тебе, что он уедет, – произнесла Бенни, скрестив руки на груди.
Бенни, смотря по настроению, могла быть утомительно чопорной, а иногда, как сейчас, просто невыносимой.
Кэт проигнорировала ее замечание.
– Что случилось? Человек только вчера приехал.
– Знаешь, – сказала ей Хэпзиба, – тебе действительно надо учиться чувствовать, когда пора заткнуть пасть.
Взяв мою руку, она провела меня на кухню, где было жарко, пахло чесноком и хлюпала посудомоечная машина. Стены кухни были выкрашены в насыщенный бурый цвет загустевшей грязи, и повсюду висели русалочьи побрякушки.
– Я заглянула на минутку выпить чашку кофе. Мы как раз собирались его разлить, – сказала Хэпзиба.
Она наполнила четыре кружки, пока мы рассаживались за длинным дубовым столом. В глиняной чаше посередине горкой лежали сливы, апельсины и огромные лимоны.
– Мать сегодня с утра просто не узнать, – сказала я, стараясь не возобновлять беседу о Хью. – Похоже, обед здорово пошел ей на пользу. Она говорит, что собирается вернуться в монастырь и снова начать готовить. Сидит дома и разрабатывает меню.
– Только убедись хорошенько, что они спрятали тесаки, – сказала Кэт.
– Кэт! – прикрикнула на нее Хэпзиба.
Я поставила чашку.
– Неужели ты думаешь, она сделает это снова?
– По правде говоря, нет, – ответила она. – Но так или иначе скажи им, чтобы спрятали тесаки. Лишняя осторожность не повредит. – Кэт поднялась и придвинула к моему стулу магазинный пакет. – Шем оставил вчера днем все, что нужно для твоих художеств.
Я стала рыться в пакете, выкладывая содержимое перед собой на стол. Там оказались полуторадюймовая кисточка из собольего волоса, номер четвертый для мелкой работы, палитра Джона Пайка и пачка акварельной бумаги восемнадцать на двадцать четыре. Размер бумаги заставил меня занервничать – он был намного больше, чем я просила. И краски были не для начинающих, как мне хотелось, а для настоящих художников. Художников. Я перебрала все тюбики: желтая охра, красный, лазурь, крапп-марена, жженая сиена, умбра, зеленый, ультрамарин.
Я лишь смутно осознавала, что все остальные наблюдают за мной. В груди у меня пылало, будто жгло колючими искрами бенгальских огней, размахивая которыми, мы с Майком носились вокруг дома в ранних летних сумерках.
Оторвавшись от красок, я увидела, что Кэт улыбается мне. Прядки волос падали ей на уши. Сегодня они казались охристо-рыжими.
– Так когда я смогу увидеть картинки с русалками в своей лавке?
– Вдохновение приходит, когда хочет, – огрызнулась я.
– Ах да, извините. Позвольте перефразировать. Когда, как вы полагаете, придет ваше вдохновение?
– Помнится, у нас была сделка. Ты собиралась поговорить с отцом Домиником и посмотреть, что ему известно о причинах, по которым мать отрубила себе палец, помнишь? А взамен я собиралась нарисовать русалок. Так… ты поговорила?
Кэт отвела глаза, устремив взгляд в окно над раковиной, на филигрань игры света на стойке. Пауза затягивалась. Я слышала, как Бенни дурачится, щелкая крышкой сахарницы. Хэпзиба встала, подошла к кофеварке и налила себе еще чашку.
– Я не говорила с ним, Джесси. – Кэт повернулась ко мне. – Так уж выходит, что я согласна с отцом Домиником. Не думаю, что кому-нибудь, особенно твоей матери, станет легче, если мы начнем рыться в причинах. Это только расстроит Нелл. Так или иначе, это лишено всякого смысла. Слушай, извини. Я понимаю, что обещала тебе переговорить с ним, но думаю, это неправильно. И вот тебе мой совет – брось.
Я разозлилась на нее, и все же у меня появился соблазн сделать так, как она говорит. Я понимала, что силы матери на пределе.
– Ладно.
– Ты хочешь сказать, что бросишь эту затею? – спросила Кэт.
– Нет, я хочу сказать, что больше не буду просить тебя помочь мне. – Я произнесла это смиренно, чувствуя, что злость проходит. Кэт верила, что поступает как лучше, и я никогда не стану убеждать ее в обратном.
Кэт насторожилась и жалобно посмотрела на меня, притворяясь, что раскаивается.
– Но ты же все равно нарисуешь мне русалок, правда?
– Бога ради, нарисую я тебе твоих русалок, – вздохнула я. Мне бы и хотелось рассердиться на нее – и я пыталась, чтобы мой ответ прозвучал зло, – но, когда я посмотрела на кисти и краски, которые она достала для меня, не смогла.
Зазвонил телефон, и Кэт пошла снимать трубку. Хэпзиба, стоя у раковины, мыла кофейник. Кухня наполнилась журчанием воды, и у меня перед глазами мгновенно промелькнул отрывок из приснившегося накануне. Я подумала, что сейчас – в эту самую минуту – делает Уит. Мне представилось, как он сидит в своем коттедже, зарывшись в книги, капюшон откинут и уютно покоится между лопатками. Я увидела его в бегущей по протокам джонке и тот замечательный оттенок, который его глаза приобретают на солнце, – цвет синего полотна.
Думать о нем подобным образом было совершенно по-детски. Но иногда я не могла иначе. Я воображала наши тела, тесно прижавшиеся друг к другу, и то, как я воспаряю над собой во что-то лежащее по ту сторону времени и пространства, где я могу делать все, чувствовать все и где внутри меня не останется пустот.
– Так расскажешь нам, почему уехал Хью? – спросила Кэт, тяжело привалившись к стойке. Я даже не услышала, как она вернулась в кухню.
– Он и не собирался оставаться надолго, – ответила я.
– Даже на ночь? – Она посмотрела на мою левую руку. – Вчера на тебе было обручальное кольцо. А сегодня нет.
Бенни через стол уставилась на мою руку, потом посмотрела мне в лицо. Это был тот самый взгляд, когда в «Русалочьей сказке» она сообщила мне, что я влюблена в одного из монахов. Сознание, что она сообщила обо всем и своей матери, вызвало во мне ничем другим не объяснимую необходимость признаться.
Когда Хэпзиба подошла и встала рядом с Кэт, мне пришло в голову, что, пожалуй, это была главная причина, по которой я приехала сюда. Потому что мне отчаянно нужны были исповедники. Потому что в
