Я стояла неподвижно, пораженная его видом, чувствуя, как внутри все дрожит и трепещет.
Мой полет из Чарлстона в Атланту задержали из-за грозовых бурь, и было уже поздно, около полуночи. Я не сказала ему, что приезжаю. Отчасти это было вызвано праведным страхом, но, кроме того, надеждой, что я могу застать его врасплох и на несколько минут он забудет, что я сделала, и его сердце переполнится такой любовью, которая заставит его отбросить все разумные основания послать меня к черту. Такова была моя глупая, ни на чем не основанная надежда.
Я вошла, открыв дверь ключом, который мы прятали под булыжником позади дома, и оставив чемодан в прихожей рядом с входной дверью. Заметив свет в кабинете, я подумала, что он просто забыл выключить его, когда отправился спать. Но оказалось иначе.
Несколько минут я простояла, слушая, как он пыхтит, как он обычно делал во время сна, – звучно, ритмично, с годами все более напористо.
Руки его свисали вдоль кресла. Маленький браслет, который сплела Ди, был по-прежнему у него на запястье. На улице где-то вдалеке погромыхивал гром.
Хью.
Я вспомнила стародавние времена, за год до того, как родилась Ди. Гуляя в заповедном лесу в горах Блю-Ридж, мы набрели на водопад. Он падал с высоты двадцати-тридцати футов, и мы остановились, завороженные отвесно низвергающейся водой, тем, как она вспыхивала на солнце, образуя сотни крохотных разноцветных радуг, похожих на стайки стрекоз.
Мы скинули одежду, бросив ее на камни и заросли папоротника. Уже давно был август, стояла жара, но вода сохранила память о породившем ее снеге. Держась за руки, мы прошли по мшистым камням, пока не оказались перед нависшей скалой, поток воды разбивался прямо перед нами. Брызги окатили нас, как дождь, шум был оглушительный. Хью отвел назад мои влажные волосы и поцеловал плечи и грудь. Мы занимались любовью, прижавшись к скале. Еще несколько недель я чувствовала внутри гул разбивающейся о землю воды.
Глядя на спящего Хью, я снова захотела прильнуть с ним к скале. Я была бы счастлива, обняв его, втиснуться в небольшую нишу, которую мы проделали за эти годы подручными инструментами, но я не знала дороги назад в эти места. Не знала, как слить их воедино.
Меня поразил выбор, который каждый волей-неволей делает миллион раз на дню, избирая любовь» и как любовь и влюбленность могут быть такими разными.
Склонив голову набок, Хью переменил позу. Иногда я думаю, что его разбудили мои воспоминания, буйство водопада заставило его открыть глаза.
Спросонок он смущенно воззрился на меня.
– А, это ты, – не мне, как я понимаю, а себе произнес он.
Я улыбнулась ему, но ничего не сказала, словно что-то, сжало гортань.
Хью встал. Думаю, он не знал, что чувствовать, и еще менее – что сказать. Стоя в носках, он разглядывал меня, на лице было какое-то особенное выражение, которое трудно было разобрать. По улице проехала машина, мотор несколько раз чихнул и заглох.
Когда Хью наконец заговорил, казалось, он еле ворочает языком:
– Что ты здесь делаешь?
Теперь я думаю, что могла бы сказать ему тысячу самых разных вещей – стоя на коленях и каясь во всех своих прегрешениях.
– Я… я тебе кое-что привезла, – ответила я и. подняв руку, словно прося его подождать, пошла за сумочкой. Вернулась, на ходу роясь в ней. Расстегнув одно из отделений, достала оттуда обручальное кольцо Хью.
– Ты оставил его на острове, – сказала я и протянула ему кольцо, ухватив его большим и указательным пальцами левой руки, чтобы он мог видеть, что мое кольцо на месте. – Ох, Хью, я хочу вернуться домой. Хочу быть здесь, с тобой.
Он не пошевелился, не протянул руку за кольцом.
– Мне так жаль, – сказала я. – Так жаль, что сделала тебе больно.
Хью по-прежнему не двигался, и у меня возникло ощущение, что я держу кольцо над бездной, что стоит мне отпустить его, и оно провалится сквозь землю. Но я не могла отвести руку. Ее удерживало таинственное чувство, которое появляется у кошек когда они забираются на самую верхушку дерева на конец ветки и, с ужасом видя, где оказались, просто отказываются спуститься. Я продолжала протягивать ему кольцо. «Возьми его, пожалуйста, возьми». – сжимая его с такой надеждой, что рисунок на кольце отпечатался на подушечках моих пальцев.
Хью сделал шаг назад, прежде чем обернуться и выйти из комнаты.
Когда он ушел, я положила кольцо на стол рядом с его креслом. Подвинула его под лампу, которую у меня не хватило духу выключить.
Я спала в гостевой комнате или, выражаясь точнее, лежала в гостевой комнате с открытыми глазами. В качестве расплаты я снова и снова заставляла себя прокручивать картину его ухода: как он поворачивается, его профиль на фоне тускло светящихся окон. Острая неприязнь, которую он чувствовал ко мне, передалась даже мышцам его лица, сведя их подобием судороги.
Прощать было куда тяжелее, чем испытывать угрызения совести. Я не могла представить, какие страшные усилия требуются, чтобы переломить себя.
Большую часть ночи шел дождь, налетая огромными черными потоками ливня и лупя по деревьям. Прежде чем уснуть, я успела увидеть за окном первые признаки рассвета и очень скоро проснулась от благоухания сосисок и яичницы – ошеломительного запаха готовки Хью.
Есть вещи необъяснимые, мгновения, когда жизнь выстраивается таким странным образом, что можно разом найти в ней целый архив скрытых смыслов. Запах готовящегося завтрака поразил меня именно так.
Это было в тот февральский день, когда закончился наш брак, – 17 февраля, первая среда Великого поста, день пепла и окончания сроков. Хью тогда приготовил завтрак – яичницу с сосисками. Это было последнее утро перед моим отъездом. Благословение.
Я спустилась вниз. Хью с лопаткой стоял у плиты. Раскаленная сковородка яростно шипела. Он поставил на стойку две тарелки.
– Есть хочешь? – спросил он.
Есть мне совсем не хотелось, но, зная его неколебимую веру в силу подобных завтраков, я кивнула и улыбнулась, ощущая трепет какого-то нового, стремящегося утвердиться ритма.
Я залезла на табуретку. Хью положил мне половину омлета с овощами, порезанные сосиски и смазанные маслом английские оладьи.
– За дело! – призвал он.
Он замолчал, и я почувствовала, что он стоит прямо за мной, прерывисто дыша. Мне хотелось оглянуться, но я боялась разрушить то, что готово было случиться.
Казалось, мгновение зависло в воздухе и вращается медленно, осторожно, как осколок стекла, направленный на солнце, чтобы преломить его лучи. Внезапно Хью положил руку на мое запястье. Я сидела не шевелясь, пока он медленно провел ею до плеча и обратно.
– Я скучал, – шепнул он мне на ухо.
Я впилась в его руку, прижала к лицу, коснулась губами. Через миг он мягко отнял руку и положил себе на тарелку вторую половину омлета.
Мы сидели на кухне и ели. За окнами был виден промытый дождем мир – деревья, трава и кусты в серебряных дождевых каплях.
Никакого великого отпущения грехов не будет – только прощение, которое пьется мелкими драгоценными глотками. Хью будет черпать его из своего сердца и поить им меня с ложечки. Хватит и этого.
Эпилог
