Ронины из Ако или Повесть о сорока семи верных вассалах

безветренное.

«Купчиха» наконец как будто бы на что-то решилась, и кровь слегка прилила к щекам.

— Вот что, сослужи-ка, дружок, службу: отправляйся тотчас же за этим красавцем и глаз с него не спускай, куда бы он ни пошел. Я тут закончу кое-какие дела и тоже за вами поспешу. А ты пока погляди, куда это он собрался, да только не упусти! Вот тебе денег на дорогу.

С этими словами она вручила нищему несколько монет.

— Это тебе от меня за работу. Погоди немного, тут еще кое-что…

Судя по всему, «купчиха» была очень довольна. Пока нищий стоял с несколько ошеломленным видом, она быстро взбежала по лестнице, и, что-то прихватив, тотчас же снова спустилась вниз.

— Ты по дороге оставляй для меня какие-нибудь приметные знаки, чтобы мне вас найти побыстрее. Да вот хоть просто круг рисуй.

В руках у нее была небольшая коробочка с письменными принадлежностями.

— Ну, давай, иди. Смотри там маху не давай! Понял?

Когда нищий вышел за ворота, «купчиха» сказала служанке:

— Приготовь-ка мне ванну, да погорячее. Мне надо будет отлучиться дней на пять. Ты пока что сходи к управляющему и скажи, чтобы счет прислал — рассчитаюсь перед уходом.

Вернувшись к себе, «купчиха» проворно прибрала свои нехитрые пожитки, которые решила оставить до возвращения. Однако кинжал она собиралась взять с собой и теперь, спрятав оружие в дорожном кимоно, положила сверток в нишу токонома. Затем она отодвинула перегородку и заглянула в соседнюю комнату, куда давно уже вселился Касивабара, большой мастер меча и один из ее приверженцев-ронинов, который взялся охранять благодетельницу.

— Касивабара! — позвала женщина, но ронин, пренебрегая своими обязанностями, только блаженно похрапывал, выпростав волосатые ноги из-под ночного кимоно. Женщина озадаченно подняла брови, но затем, должно быть, что-то надумав, вышла на веранду и тихонько задвинула за собой сёдзи. Вернувшись в свою комнату, она присела возле подноса с курительным прибором и взяла чубук.

Утреннее солнце уже пробивалось сквозь бумагу на одной половине сёдзи. Выпуская сизые струйки дыма, женщина погрузилась в мечтательную задумчивость.

Прочитать письмо, лежащее у кого-то за пазухой, да так, чтобы человек этого не заметил, было заданием нелегким.

Что делать?

Шагая по дороге вслед за Хатискэ, слугой из дома Оиси, Хаято обдумывал всевозможные варианты действий. Хатискэ — фамилии Хаято не знал — на вид был дядька крепкий — по крайней мере, ноги у него были мускулистые, как у хорошо тренированного бойца. Большие, слегка навыкате глаза, казалось, могли с первого взгляда распознать злоумышленника.

Первый ночлег у Хатискэ был в Химэдзи, в призамковом городе. Хаято остановился на том же постоялом дворе, но в другом флигеле, так что подобраться к письму было невозможно. На вторую ночь прибыли в Хёго, где Хаято удалось устроиться в соседнюю с его подопечным комнату. Слегка отодвинув фусума, он присматривался, но Хатискэ, вероятно, не расставался с письмом и никогда его не вынимал, так что добыть заветную бумагу, наверное, нелегко было бы и профессиональному дорожному вору.

Дело становилось слишком хлопотным. Куда проще было бы подкараулить старика где-нибудь в безлюдной лощине и хорошенько припугнуть мечом. Сам того, может быть, не подозревая, Дзиндзюро задал очень трудную задачу.

«Ага! Когда он пойдет принимать ванну…» — сообразил Хаято. Однако коварный Хатискэ — должно быть, сознавая, какое важное поручение он выполняет, упорно не желал залезать в ванну ни на четвертый, ни на пятый день пути. Прибыв на постоялый двор, он просил дать ему ушат воды и ограничивался тем, что обтирал пот, слегка приспустив кимоно, — таким образом оставаясь неприступным, как горная крепость. В конце концов Хаято совсем отчаялся и приуныл. Если прикинуть, до Киото оставалось три-четыре дня пути, так что расслабляться было некогда.

«Ну, делать нечего, сегодня или никогда! — решил про себя Хаято, когда утром четвертого дня они покинули городок Нисиномия. Надо будет выбрать безлюдное местечко где-нибудь у берега Мукогавы или на лугу в окрестностях Кандзаки, — размышлял Хаято. Путников в эту пору было немного, а дорога вилась среди пустынных полей, пересекая порой скрытые в густом сосняке пересохшие каменистые русла ручьев.

Хаято вышел загодя на рассвете и, отмахав быстрым шагом некоторое расстояние, присмотрел местечко, которое показалось ему подходящим. Дорога, укрытая со всех сторон низкорослыми ветвистыми соснами, вплотную примыкала к берегу реки. Чуть поодаль в смутном отблеске солнечных лучей, пробивающихся сквозь облака, виднелась дорога: в одну сторону она уходила к Нисиномии, в другую к Осаке.

Ему хотелось надеяться, что Хатискэ прибудет на это место без попутчиков. Хаято затаился в логове под сенью сосновых лап и стал ждать.

Горы Рокко с вершиной Кабуто на переднем плане возвышались в отдалении, укрытые мутноватой дымкой. Вокруг там и сям желтели в траве цветы сурепки. Склады винокурни маячили вдалеке, словно расставленные на доске шашки-сёги.[103]

Ждать пришлось недолго. Вскоре на дороге показался Хатискэ, но не один — почти одновременно с ним появились носильщики с паланкином на плечах. Хаято прищелкнул языком от досады, но надежды на успех не потерял: дальше дорога тоже проходила по безлюдным равнинам, и путников впереди не могло быть слишком много.

Как вдруг — что такое?! Он заметил, что, стоило Хатискэ остановиться передохнуть, как носильщики тоже норовили остановиться и опускали паланкин наземь чуть поодаль. Казалось, кто-то нарочно хочет помешать планам внезапного нападения. При всем том Хаято был не слишком обескуражен вмешательством злополучного паланкина, сочтя это простым совпадением. Однако на следующее утро, когда после ночевки в Итами они снова двинулись в путь, неизвестно откуда взявшийся паланкин снова вынырнул перед ним, то слегка опережая Хатискэ, то слегка отставая. «Вот те на!» — сказал про себя Хаято.

Поравнявшись с паланкином, он попытался заглянуть внутрь, чтобы выяснить, кто там сидит. Однако, вероятно оттого, что его заметили, из паланкина раздался предупредительный укоризненный кашель, а заглянуть внутрь сквозь опущенные занавеси так и не удалось.

Между тем до Киото было уже рукой подать. Этот день наконец должен был принести победу или поражение. Хаято уже начинал нервничать. Справа от дороги сверкали под солнцем воды Ёдогавы. Ласковое весеннее солнце, насколько хватало взора, озаряло равнину, обрамленную дальними гребнями гор. В полях зеленели пшеница и ячмень. Наступала «бамбуковая осень», [104] и густые бамбуковые рощи, которые во множестве встречались в здешних краях, подставляли солнцу иссохшие ветви — устилая пыльную белесую дорогу палой листвой.

«Полдороги до Ямадзаки» — прочел Хаято на придорожной табличке-указателе и не на шутку встревожился. Он уже приготовился было действовать, но тут снова откуда ни возьмись возникла досадная помеха. Из леса вышли несколько человек, по виду здешние крестьяне, с мушкетами на плечах, и пошли дальше по дороге, громко переговариваясь. Говорили они на замысловатом местном диалекте, так что смысл понять было мудрено, но как будто бы речь шла о диких кабанах или еще каких-то животных, которые потоптали крестьянские поля.

Хаято совсем приуныл. Коль скоро идет охота на кабанов, загонщики, вероятно, разбрелись по всей округе. Стоит только обнажить меч и попытаться приступить к делу, как на крики Хатискэ и носильщиков паланкина тотчас сбегутся люди. Чего доброго, вместо кабана по нему и пальнут из мушкета. Да, было от чего впасть в отчаяние. Но тут Хатискэ, шагавший держа руку за пазухой, неожиданно свернул вправо с большой дороги, по которой шли охотники, на боковую тропку и двинулся дальше по ней. Хаято ринулся за ним по тропинке, что спускалась вдоль пологого склона к берегу Ёдогавы.

Паланкин — хотя его загадочный пассажир, конечно, не мог не заметить этого маневра, — как будто бы остался на главной дороге, продолжая двигаться вперед, и вскоре скрылся из виду. Хатискэ сел в лодку к паромщику, чтобы переправиться через реку, и Хаято поспешно последовал его примеру. Лодка