Крауч-Энд (сборник)

звучит, как считаешь?

Я хотел умолять его, но не мог. Даже голос меня не слушался.

— Приготовься, Клайд, — сказал он. — Я точно не знаю, что с тобой произойдет, но сейчас все начнется. Я думаю, больно тебе не будет.

А если и будет, мне наплевать. Но эту фразу он вслух не сказал.

Во тьме послышалось слабое гудение. Я почувствовал, что стул подо мной тает, и я падаю вниз. Голос Лэндри падал вместе со мной, выговаривая слова в такт стуку клавиш его странной машинки из будущего, надиктовывая две последние фразы романа «Последнее дело Амни».

— «Я уехал из города навсегда. Куда я теперь напрявляюсь… ну, это уже мое дело, верно?»

Подо мной разлился яркий зеленый свет. Я падал прямо в него. Скоро я в нем растворюсь и не почувствую ничего, кроме облегчения.

— «КОНЕЦ». — Голос Лэндри прогремел в пространстве.

Я упал в этот зеленый свет, он сиял сквозь меня и во мне… и Клайда Амни не стало.

Прощай, гениальный сыщик.

VII. По ту сторону света

Все это случилось полгода назад.

Я лежал на полу в темной комнате. В ушах звенело. Я с трудом поднялся на колени, тряхнул головой, чтобы немного прийти в себя, и всмотрелся в зеленое свечение, сквозь которое я прошел, как Алиса сквозь зеркало в Зазеркалье. Это была машинка Бака Роджерса типа той, которую Лэндри принес ко мне в офис, только побольше и помассивнее. На экране горели зеленые буквы. Я поднялся на ноги и уставился на экран, безотчетно водя ногтями по рукам от локтей до запястий. Там было написано:

Я уехал из города навсегда. Куда я теперь направляюсь… ну, это уже мое дело, верно?

А ниже, по центру, заглавными буквами:

КОНЕЦ

Я еще раз перечитал фразы, горящие на экране, и рассеянно поскреб пальцами живот. У меня было странное ощущение… кожа не то чтобы болела, но как-то мешалась, если так можно сказать. Как только я это осознал, это непонятное раздражающее ощущение проявило себя везде. У меня все зудело: на шее, на бедрах, в паху.

И тут до меня вдруг дошло. Лишай. У меня лэндриевский лишай! А это зудящее раздражение называется «чесотка», и я не понял этого сразу, потому что…

— Потому что я никогда не чесался раньше, — сказал я вслух, и все сразу встало на свои места. Понимание пришло неожиданно и проняло меня так, что мне стало дурно. В буквальном смысле. Я медленно подошел к зеркалу на стене, стараясь не расчесывать зудящую кожу. Я уже знал, что увижу себя постаревшим на десять — пятнадцать лет, с седыми тусклыми волосами и лицом, изборожденным морщинами, похожими на глубокие русла давно пересохших рек.

Теперь я знаю, что происходит, когда писателю удается забрать себе жизнь своего героя. Это не кража.

Это, скорее, обмен.

Я стоял перед зеркалом и смотрел на лицо Сэмюэля Д. Лэндри — на свое собственное лицо, постаревшее на пятнадцать лет. Кожа чесалась невыносимо. Он же вроде сказал, что ему стало получше с его лишаем? Если это — «получше», то как он выдержал самый кризис?! Я бы точно сошел с ума.

Я попал домой к Лэндри, понятно — то есть теперь уже к себе домой, — и в ванной, примыкающей к кабинету, я нашел лекарство, которое он принимал от лишая. Первую таблетку я выпил меньше чем через час после того, как пришел в себя на полу перед рабочим столом Лэндри и гудящей машинкой на нем. У меня было странное ощущение, что я проглотил не таблетку, а всю его жизнь.

Всю его жизнь…

Теперь я могу с радостью сообщить, что от лишая я все-таки вылечился. Может быть, он прошел сам по себе, но мне приятнее думать, что это Клайд Амни поборол болезнь силой воли и крепостью духа — ведь старина Клайд вообще никогда не болел, ни разу в жизни. И хотя в этом поизносившемся теле Сэма Лэндри меня постоянно донимает насморк, черта с два я ему сдамся… в конце концов толика позитивной самоуверенности еще никогда никому не вредила, правильно?

Случались у меня и совсем уже неудачные дни. Например, второй день моего пребывания в невероятном тысяча девятьсот девяносто четвертом. Я копался в лэндриеновском холодильнике на предмет чем-нибудь подкрепиться (вечером накануне я изрядно накачался крепким темным пивом из его запасов и подумал, что мне явно не помешает чего-нибудь съесть, чтобы меня не так сильно мутило), и вдруг мне скрутило живот. Боль была адской. Я испугался, что умираю. Потом мне стало хуже, и я понял, что умираю. Я упал на пол, стараясь не закричать. А через пару секунд во мне что-то случилось, и боль сразу прошла.

Я частенько использовал выражение: «Мне насрать». И в тот день я впервые испытал это на практике. Я помылся и поднялся на второй этаж в спальню, заранее зная, что простыни на постели Лэндри будут влажными и холодными.

Первую неделю в мире Лэндри я провел, в основном практикуясь в сортирных науках. В моем мире, понятное дело, никто не ходит в уборную. Или к зубному, уж если на то пошло. Когда я в первый раз посетил дантиста — я нашел его адрес в записной книжке у Лэндри, — я после этого… нет, не хочу вспоминать этот ужас.

Но не все было так плохо. Иногда случались и приятные вещи. Редкие подарки судьбы. Скажем, в этом безумном и суматошном мире, в ошеломительном мире Лэндри, у меня не было необходимости бегать — искать работу; видимо, его книги продавались вполне прилично, и у меня не было ни малейших проблем с обналичкой чеков, которые мне регулярно присылали по почте. Ясно, что наши с ним подписи были неразличимы: одна рука, все ж таки. В общем, я получал денежки по его чекам и не испытывал никаких угрызений совести по этому поводу. Да и с чего бы я стал угрызаться совестью? Эти деньги платили за книги обо мне. Лэндри только писал романы, а я в них жил. Черт, да мне полагалось кусков пятьдесят как минимум — плюс бесплатный курс уколов от бешенства — только за то, что я подходил к Мевис Вельд на расстояние вытянутой руки.

Я опасался, что у меня могут возникнуть проблемы с приятелями и друзьями Лэндри, но такой гениальный сыщик, как я, любимый, мог бы и сразу сообразить, что человек, у которого есть настоящие друзья, вряд ли захочет уйти от них в мир, созданный силой его воображения. У Лэндри было всего два друга: жена и сын. И когда они умерли, у него не осталось вообще никого. Были, конечно, знакомые и соседи… но они не заметили разницы. Только женщина из дома напротив время от времени озадаченно посматривает на меня, а ее маленькая дочурка поднимает крик всякий раз, когда я к ней подхожу, хотя раньше я с ней иногда сидел и мы замечательно ладили (так говорит сама женщина, а чего бы ей врать?). Но это так… пустяки.

Я даже общался с литагентом Лэндри, парнем из Нью-Йорка по фамилии Веррилл. Он все допытывается, когда я начну новую книгу.

Скоро, говорю я ему. Уже скоро.

В основном я сижу дома. У меня нет никакого желания исследовать мир, в который меня выпихнул Лэндри; я и так вижу больше, чем мне бы хотелось, в процессе своих еженедельных походов до банка и