которой Грейс держала губную помаду и румяна, столь неуместные в ее возрасте, и большая банка с кольдкремом. Мусорная корзина была заполнена клочками ваты со следами пудры и румян, что лишний раз указывало на то, в каких неимоверных количествах она использовала косметику, изменявшую ее внешность в дневное время; а ведь были еще темные очки, шляпа, перчатки, шарф — и так длилось много лет подряд.
Затем я осмотрела комод. Я не ожидала найти там что-то конкретное и совсем растерялась перед беспорядочной грудой старых бумаг, писем, газетных вырезок, до отказа заполнявших все ящики и отделения. Битком набитые ящики открывались с трудом: на пол падали какие-то шнурки, тесемки, сургуч, резиновые обручи, зажимы для бумаг, старые металлические перья для ручек, ластики, багажные квитанции, все это эксцентричная старая женщина хранила в своем комоде.
Не было никакой надежды найти здесь что-то такое, что помогло бы разгадать тайну Грейс Чедвик. Я запихнула содержимое ящиков обратно, стараясь не перепутать ящики, хотя и сильно сомневалась, что Грейс может догадаться, что кто-то у нее побывал, какой бы хаос я там ни произвела.
Я снова обвела глазами комнату и на этой раз обратила внимание на незамеченный мною сначала книжный шкаф. На стеклянных дверях скопилась пыль, над секретером были укреплены три полки, где лежали переплетенные в кожу тетрадки для дневниковых записей, уже пожелтевшие от времени, — самые ранние датировались 1914 и 1917 годами. Одна из тетрадей, помнится, была помечена 1926 годом и не содержала, если судить по первым страницам, ничего интересного: счета за покупки, наблюдения за погодой, о том, с кем она встретилась в тот день, с кем обедала За недостатком времени я не могла позволить себе роскошь интересоваться подробностями светской жизни этой ограниченной особы. Видимо, по этой причине я допустила ошибку, не придав значения тому обстоятельству, что за последние пять лет дневники отсутствуют — записи обрывались в год, предшествовавший ее заболеванию. Вероятно, она стала слишком стара и не захотела больше утруждать себя, подумала я и захлопнула дверцы шкафа.
Далее мое внимание привлекли две фотографии на туалетном столике. На одной из них я узнала Артура Хестона, снявшегося около десяти лет тому назад; другая рамка заключала четыре карточки: две фотографии грудного младенца, одна — трехлетнего и еще одна — мальчика лет шести. Это был, несомненно, один и тот же ребенок, сходство с Артуром Хестоном было разительное. Я не знала, что об этом подумать: неужели Грейс в такой степени симпатизирует этому человеку, что бережет его детские фотографии? Это казалось странным.
На стене, близ высокой кровати под балдахином, которая, судя по всему, давно уже не застилалась, висели две старые и поблекшие семейные фотографии. На одной я узнала Грейс — симпатичная, улыбающаяся молодая женщина играла в крокет со своими родителями на задней лужайке. Судя по их одежде, это было приблизительно в 1920 году. Как не похож был тогдашний дом на теперешний! Участок вокруг просторный, ухоженный, деревья подстрижены, лужайка окаймлена красивыми цветочными клумбами. На заднем плане виднеется пресловутый прудаквариум — не нынешний, мрачный, затененный обступившим его вплотную густым кустарником и заиленный, а яркая, сверкающая жемчужина в окружении экзотических растений и цветов; кусты же стоят в отдалении, где им положено быть.
На второй фотографии Грейс, ее родители и их друзья были сняты за чайным столом, в саду. Я удивилась, увидев среди гостей суровых пуритан Пекков, родителей Эсси, — я узнала их по фотографиям, виденным в доме подруги. Его преподобие держал за руку хмурую темноглазую девочку. Черты ее лица, прическа были те же, что и теперь. Мне не приходилось раньше видеть детских фотографий Эсси, и теперь я испытывала необычное чувство, глядя на фото более чем полувековой давности. Как коротка жизнь и как быстро она проходит.
Было нечто в обеих фотографиях, что насторожило меня. Я не понимала, что именно, но что-то было не так. В конце концов я пришла к выводу, что дело было в Грейс. Но не разница в возрасте и во внешности поразила меня, а нечто иное. Какой-то неуловимый нюанс.
Открыв платяной шкаф и начав рыться в старых платьях, я вздрогнула, ощутив влажный подол одного из них, сшитого из темно-синей хлопчатобумажной материи. Спереди к ткани пристали зеленые травинки — как раз на уровне колен. Меня обдало холодом: я вообразила, как Грейс (или кто-то другой?) стоит на коленях в мокрой траве, сталкивая тело Розы в воду. Ужас обуял меня, мне вдруг представилось, что убийца стоит за моей спиной. Потребовалось немалое усилие воли, чтобы заставить себя оглянуться и убедиться в обратном. Все страхи, испытанные мною в первые минуты после входа в дом, вернулись вновь. Когда я вешала платья обратно в шкаф, руки у меня дрожали.
Оставаться здесь долее было нельзя — надо было уходить немедленно. Я направилась к двери, с трудом преодолевая чувство животного страха. На пороге комнаты я оглянулась и увидела нечто, пригвоздившее меня к месту. Неизъяснимый ужас клубком подкатил к горлу. В зеркале платяного шкафа отражалась другая, слегка приоткрытая дверь в противоположной стене комнаты. Дверь медленно отворялась. Я хотела закричать и не могла: застыв на месте, я стояла как истукан, не в силах пошевелить пальцем, готовясь увидеть самое страшное.
Дверь приоткрылась еще немного — теперь через нее мог протиснуться человек. Но, как ни странно, этого не случилось. Вместо человека у самого пола появилась маленькая серая мордочка с выпуклыми черными глазами, которые уставились на меня в изумленном молчании. Это была белка. Какую-то секунду никто из нас двоих не шевелился, потом она издала удивленный звук, стрелой метнулась к открытому окну и мгновенно скрылась в зелени ветвей.
Мой страх прошел, сердечный ритм постепенно вошел в норму, а вместе с тем вернулось и присущее мне любопытство. Я видела эту дверь, когда входила в помещение, но подумала, что она закрывает клозет. Влажное платье, найденное в гардеробе, отвлекло меня, теперь же я решила продолжить обследование. За этой дверью оказалась затемненная комната. На противоположной ее стене висело зеркало, смутно отражавшее интерьер спальни, на пороге которой я стояла.
В моей голове быстро созрело решение. Я выглянула в верхний холл: все тихо, только тикают старинные часы внизу. Затем, подойдя к одному из окон, я посмотрела вниз, на лужайку: там тоже никого нет. Артур Хестон, по всей видимости, возится в сарае со своим «линкольном». Можно практически не сомневаться, что он сюда не вернется и что в доме никого нет.
Я переступила порог спальни. Опять-таки не могу сказать, что я ожидала увидеть, во всяком случае не то, что увидела. В лучах дневного света, падавшего сквозь открытую дверь спальни, моим глазам предстала детская комната, какие бывали в старинных домах: детская кроватка, плюшевые медвежата, кукольный домик, лошадки-качалки, яркие книжки и открытая плетеная корзина, полная всевозможных игрушек. Все это очень и очень старое. Окон в комнате нет — если они и были когда-нибудь прежде, то уже давно запечатаны.
Я отыскала настольную лампу, включила ее и растерянно огляделась. Чья это детская? Когда ею пользовались? Есть ли какая-нибудь связь между нею и детскими фотографиями Артура Хестона? Я знала, что Грейс не выходила замуж и жила все время с родителями.
В замешательстве я не заметила два парика, которые наверняка не пропустила бы, если бы они просто валялись как попало. В этом случае их можно было принять за принадлежность детских маскарадных костюмов, не утруждая себя соображениями о том, что детей в доме нет, да и парики явно не детские.
Однако они не валялись, а были надеты на голову куклы, один поверх другого. Кукла была без туловища, одна голова. Это меня очень удивило. Голова, по всему принадлежавшая большой кукле, была насажена на старинную подставку для шляп, стоящую на небольшом комоде, и очень походила на человеческую; в какую-то долю секунды я даже испугалась, подумав, что комната обитаема. Будь там только один парик, его можно было принять за волосы куклы. Но заметив, что поверх одного, немного наискосок, надет второй, я пригляделась повнимательнее: оба парика седые, волосы на обоих — мягкие и волнистые.
Поколебавшись, я надела один из них и посмотрелась в зеркало — очаровательную маленькую вещицу в овальной рамке, украшенной фигурками пастушков и пастушек. На меня глянула старая женщина. Я поспешно сорвала с головы парик, будто он жег мне голову. Мои собственные волосы, показалось, колют мне затылок. Затем, движимая неясным побуждением, я открыла один из ящиков комода.
В нем лежала брошенная как придется пара узких, перепачканных краской джинсов и теннисные туфли. Рядом стоял открытый ящик с патронами — 22 штуки. Ящик был новый, патроны были уложены плотно, но нескольких патронов недоставало. Я не стала их считать. Зачем? Просто отметила про себя, что
