курсах он дал мне это понять. Ясно и четко.
— Ты пренебрегаешь обязанностями матери! Тебе нужна работа или дочь? Что для тебя важнее? — спросил он, не трудясь скрыть холодную злобу. — Ты сама?
— В смысле? — Я стала злиться. — Все работают. И женщины тоже! Твоя мать разве не работала?
— Ни одного дня! — отрезал он.
— На что же вы жили? Без отца?
Его губы сжались в тонкую, узкую борозду. Так сильно, что побелел носогубный треугольник.
— На то, что осталось от отца, — после паузы ответил он. Через силу.
Я вошла в кабинет к мужу. Он сидел в зашторенной, темной комнате, за окнами которой было летнее солнце. Сидел в круге света старой лампы. Спиной ко мне.
— Меня взяли на работу, — сказала я спине мужа. — Пока на месяц.
— Я не хочу, чтобы ты работала. Нигде. Никогда. Нисколько, — с нажимом сказал мой муж. Не оборачиваясь.
— Что? — поразилась я. — Даже по специальности?
— Где угодно, — жестко ответил он. — В этом нет необходимости. У нас все есть.
— А Маришкино образование? Хорошая школа, институт? На это деньги есть?! — Я начала заводиться.
— Я получил повышение. Дальше будет лучше, — спокойно, раздельно произнес мой муж.
— Мы даже машину с твоим повышением купить не можем! Ребенка в детский сад на автобусе возим! — Меня захлестнула ярость. — Что будет лучше? Или у тебя в стене греко-бактрийский клад замурован?
— Я не хочу, чтобы ты работала. Это понятно?
Он оторвался от своих монет. Повернулся. Поднял на меня глаза. И воткнул в меня два своих рога. С разбегу. Плевать!
— Непонятно. Объясни!
— Не обязан!
Мой муж был упрямый, злобный иберийский бык. Самодур!
— Вот именно! Не обязан! И я не обязана!
Я вышла, хлопнув дверью, и столкнулась в коридоре с Маришей. Она смотрела на меня, наклонив голову, как бычок. Я присела на корточки, обняла и прижала ее к себе. Кто нас с ней пожалеет? Кто подумает, чтобы нам легче жилось? Как я устала бежать в этом беличьем колесе! У меня закипели слезы на глазах. Я вгляделась в ее лицо и закрутила круассаны из кудряшек на ее висках.
— Мариша, детка. — У меня дрогнул голос — Как я тебя люблю. Сильно люблю. Ты у меня одна осталась.
— Не кричи! — крикнула она. — У меня уши вянут!
Выдернула свои волосы из моих пальцев и убежала к отцу. Я разревелась прямо в коридоре.
В нашей семье мы не шли рука об руку. Не думали одинаково. Недоговаривали. Жили с пальцем, перечеркнувшим рот. Мы все были быками в неизвестных весовых категориях. Только я была легче, потому что была одна.
Я заснула с мыслями о семье моего мужа. Я ничего о ней не знала. Муж почти не рассказывал о своих родителях. Отцом моего мужа был обычный инженер. В те времена инженеры зарабатывали немного. Как можно прожить пять лет после его смерти, не работая? Мой муж вспоминал отца и почти никогда свою мать. Кем была его мать? Почему отец стал для него культовой фигурой, а мать исчезла из жизни, будто и не существовала никогда? Я вдруг вспомнила странную историю с фотографиями его отца. Он сказал, что они висели на всех стенах напоказ. Именно. Напоказ. Для него это было смешно и дико. Он сам так сказал. Так дико, что он снял все до единой после смерти матери. Что он имел в виду?
Меня приняли на работу. Я неделю трудилась в отдельном маленьком кабинетике. Без никого. В вакууме из чужих людей, включая пропавшую без вести Мокрицкую.
Я три часа ждала в приемной, чтобы попасть к старому пню по фамилии Сидихин. Он просмотрел мои пространные выкладки. Нелепую нумерологическую чушь, в которую не верила я сама.
— Видел. Слышал. Читал. Знаю, — телеграфно прокомментировал он. — Не удивила.
— Здесь что-нибудь не так? — вежливо спросила я. — Не соответствует действительности?
— Это соответствует тому, что я знаю. Америку не открыла.
— Открыла, — не согласилась я и замолчала.
Старый пень снова попался на крючок.
— Да? — насмешливо протянул он. — И в чем открытие?
— Ни в чем особенном. Без чьей-либо помощи я написала то, что вы знаете. Не пользуясь никакими источниками информации, кроме личных учетных листков. И это совпало с тем, что вы имеете.
— Это многие могут, — рассмеялся он.
— Без опыта работы?
Сидихин взял меня на работу.
— Есть то, что мне подходит, — сказал он. — Майского давно пора отправить на заслуженный отдых. Трепач и бездельник. А из твоей писанины выходит, что он ритор. Вот и пусть ищет работу по призванию. Трепаться и маяться бездельем.
Меня приняли не из-за нумерологической ахинеи. Я просто сумела понравиться. Так чаще всего бывает при устройстве на работу. Тридцатилетнего Майского отправили на заслуженный отдых, а я приступила к работе в конторе. Из ниоткуда тут же вынырнуло лицо Мокрицкой.
Не прошло и месяца, как мое начальство отбыло в отпуск, я взяла завизированный Сидихиным приказ и пошла к Челищеву, нашему генеральному богу. Тому самому, у которого во рту теперь жила мезозойская эра. После повышения по службе. Точнее, после прыжка из палеозоя в мезозой.
— Я тебя помню, — сказал он мне. — Мы тогда не закончили.
— Я абсолютно ничего не помню, — ответила я, честно глядя ему в глаза. И меня тут же затошнило.
Толстый, рыхлый, ноздреватый мужик сорока пяти лет вытащил обложенный желтым налетом язык и облизал губы. Смачно. Меня снова затошнило. До дурноты. Я даже вспотела.
— Вспомнила? — спросил он. Без улыбки. Со сдержанной, высокомерной злобой.
Я не хотела терять работу, потому решила отшутиться. Как всегда в своем стиле. Меня все время тянуло за язык. Нет-нет, да стебануться.
— Право первой брачной ночи?
— Что?! — расхохотался он. — Я женат.
Тупица! Мало того, что он выложил никчемные сведения о семейном статусе, будто я его домогаюсь, он еще не имел никакого представления о сеньориальном праве, но вовсю им пользовался! Так вот! Незнание законов не освобождает от ответственности. На каждого Альмавиву найдется своя Розина.
— Бога ради, извините, Василий Алексеевич! — воскликнула я. — Я неправильно вас поняла. Не успела войти в курс дела. Рада знать, что в вашей компании это не принято.
— Принято, — сухо ответил он.
— На основе добровольного, информированного согласия? Под расписку? — Я решила терять работу. Мне не хотелось мезозойской эры. Ни в каком виде.
Он перестал владеть собой, и на его лице отобразились все чувства. Он окончательно уяснил: я над ним издеваюсь. В неизощренной форме. Над крупными руководителями не издеваются. Их боятся в глаза, ненавидят за глаза и не забывают облизать пятки до блеска.
— Вон! — тихо сказал он.
Я пошла паковать вещи. Через полчаса меня вызвал Сидихин. Я явилась к нему с пакетом своих вещей и заявлением об уходе.
— Тебя взяли под мою рекомендацию, — еле сдерживая себя, сказал он. — Кому ты нужна? Свиристелка!
— Ваши рекомендации невнимательно читают! — еле сдерживая себя, сказала я. — «Никому не
