Митя хлопнул себя по щеке: «И мои старички прибыли!» На его живом веснушчатом лице выразилось явное удовольствие.
— Сюда, сюда! Мама! — замахал он рукой.
Васек Трубачев крепко держал обеими руками большую руку отца и, глядя ему в лицо сияющими глазами, торопливо говорил:
— Я тебе, папка, каждый день писать буду! Каждый день!
— Да врешь ты, Рыжик! Там тебе не до этого будет. И не обещай лучше, да и не надо мне этого. Как захочешь, так и пиши, — любовно оглядывая сына, говорил Павел Васильевич и, понизив голос, лукаво прибавил: — Вот тетке не забывай приветы слать. Она, знаешь, обидчива у нас.
Васек кивнул головой.
— Ну, а там и опять вместе будем! — заранее радуясь встрече, улыбался Павел Васильевич.
— Трубачев, кто тебя провожает — папа? А меня мама! — радостно сообщила Лида Зорина. — Хочешь твоего папу с моей мамой познакомить?
— А мы уже и без вас познакомились, — шутил, здороваясь, Павел Васильевич.
— Да мы постоянно на родительских собраниях встречались с вами, — напомнила Лидина мама. — А вот товарища твоего, Лидуша, я давно не видела. Настоящий командир он у вас!
— Они все командиры дома! — подмигнул сыну польщенный Павел Васильевич. — Вот посмотрим, как себя в самостоятельной жизни покажут.
— А мы не будем в самостоятельной жизни. Мы с Сергеем Николаевичем и Митей! — весело сказала Лида. — Петя Русаков, иди сюда!
— Я с матерью, — сказал Петя, держа за руку высокую полную женщину с серыми глазами и ясной улыбкой.
Лида обхватила за шею свою мать и что-то оживленно зашептала ей на ухо.
— Не шепчи, Лидочка, — неприлично, — делая строгие глаза и потирая ухо, остановила ее мать.
По перрону прошел Сева Малютин с худенькой, бледной женщиной. Они тихо разговаривали, не обращая внимания на общую сутолоку.
— Я тебе, мама, разных-разных цветов насушу… Помнишь, когда я болел, ты приносила мне мяту. И руки у тебя пахли мятой… На даче, помнишь?
— Помню. Только не вздумай привезти мне мяту, — засмеялась мама, — ее и здесь много. И по сырым местам не лазь, Сева, а то промочишь ноги и заболеешь, а мамы там не будет с тобой, — улыбнулась она и вдруг тревожно поглядела в синие глаза сына. — А может… не ехать тебе, Севочка? Еще не поздно…
— Ну, мамочка! — засмеялся Сева. — Ну что ты, трусишка какая! Я же не один — со мной товарищи…
Мимо, нагруженный всем дорожным снаряжением, прошагал Мазин.
Рядом с ним семенила его мать — рыхлая, болезненная женщина.
— Дай же мне что-нибудь, Коленька, ведь я с пустыми руками иду! — уговаривала она сына.
— Да уже дошли. Стой тут, я вещи сложу. Вот здесь, у колонны, на эту корзинку сядь, а то толкнет кто-нибудь, — беспокоился он, снимая с плеч вещевой мешок. — Я сейчас… Эй, Булгаков! Где Одинцов? — закричал он, заметив на перроне Сашу Булгакова.
— Он около вещей!.. — крикнул Саша, разнимая сестренку и братишку, которые вдруг о чем-то сильно заспорили. — Ну что у вас тут?
— Саша, я этого следопыта первая узнала, а он говорит — он первый узнал.
— Я первый его узнал! — толкая сестренку, сердился мальчик.
— Тише, тише! — погрозила им пальцем мать. — Что это вы брата перед всеми товарищами срамите!
— Ничего, — сказал Саша, поднимая на руки толстого Валерку и глядя на мать грустными глазами. — А тебе, мама, трудно с ними без меня будет…
— Ну что ты, Сашенька! Отдыхай от нас, голубчик, и ничего такого даже не думай. У отца отпуск скоро…
— А у тебя, мама, когда отпуск? — вздохнул Саша.
— А куда же я денусь? Мне без них и дня не прожить, Сашенька… За тебя-то все сердце изболит, сыночек…
— Граждане! Граждане! Приготовьтесь к посадке! Через две минуты подходит поезд, — громко объявили по радио.
На перроне все задвигалось, зашумело.
— Пионеры, к вагону стройся!
— Родителей просим на минутку отойти! — пробегая, кричал Митя.
— Ну, ну, — заторопились родители, наскоро обнимая детей, — бегите, бегите!
Черный массивный паровоз, тяжело ворочая колесами, подошел к перрону.
За ним потянулись новенькие свеже-зеленые вагоны.
Началась посадка.
Через полчаса платформа вокзала опустела.
Поезд медленно отходил.
Из всех окон высовывались сияющие, взволнованные лица ребят.
— Мама, подойди сюда! Мамочка! — кричала Лида, посылая воздушные поцелуи.
— Лидок, не высовывайся, дорогуша…
— Папка, пиши, слышишь? — кричал через головы товарищей Васек шагавшему рядом с поездом отцу.
— Петя, перейди на нижнюю полку — ты разбрасываешься во сне. Слышишь, Петя!
— Сергей Николаевич, вы уж за нашей Нюрочкой последите, пожалуйста, — обмахиваясь платком, бежал за поездом отец Синицыной.
— Мама, не скучай, мама! — просил Сева Малютин.
— Валерка, до свиданья, расти большой… Маму слушайся! — кричал Саша.
— Бабушка, не беги! — грозил из окна Одинцов.
— Коленька! Да… ах, батюшки, пирожки-то остались!
— Мама, будь здорова… Не плачь, ну, мама… Эх, жизнь! — отходя от окна, махнул рукой Мазин.
Паровоз круто завернул и дал полный ход.
— До свиданья, до свиданья!
Замахали платки, панамы, галстуки.
На вокзале остались осиротевшие родители.
— Ведь вот, как они дома — и ругаем мы их, и надоедают они нам, а как оторвутся куда — так и сердце за ними рвется, — смеясь и плача, говорила чья-то мама.
— Да уж это вы, женщины, чувствительный народ, — шумно сморкаясь, говорил чей-то папа. — А в общем, в чем дело? Великолепная экскурсия, с вожатым, с учителем, все условия — о чем же тут слезы лить?
— Верно, верно! — соглашались с ним родители. — А все-таки трудно расставаться.
— Ну, кому куда? Кто со мной по пути? Дальние проводы — лишние слезы. Эдак и заночевать на вокзале можно! — шутил Павел Васильевич. — Пошли, пошли, товарищи родители!
Глава 40
УКРАИНА! УКРАИНА!
Свежий ночной ветер врывался в открытые окна вагонов. Он шевелил рыжий чуб спящего Васька; обвевал прохладой спокойное лицо Мазина с упрямой нижней губой и по-детски пухлыми щеками; трогал
