начала причесывать Ксении волосы.
— Все будет хорошо, Оксана Павловна.
Таксист приостановился и впялился в Ксюшино лицо. В этот момент яркий солнечный луч окропил ее зрачок, Ксения вздрогнула и застонала.
Утро важного дня началось со спешки. Оксана Павловна наглаживала внучкину блузку и по неосторожности оставляла в складках капельки пота с дрожащих белых пальцев, похожих на корешки имбиря. В полдевятого громкий стук опрокинул Ксюшину миску, масляные горячие картофелины упали на голые коленки и оставили блестящие красные пятна. Ксения замотала головой, застонала и начала тянуться к двери. Оксана Павловна попыталась подскочить и понестись за салфеткой, но голову ее будто повело в сторону, она оперлась о кровать, чуть распрямилась и поплелась к двери.
— Кто тама?
— Это Игорь, Оксана Пална!
— Кто?
— Игорь, зять ваш, откройте, пожалуйста.
Игореша стоял у двери на том же коврике, что и семнадцать лет назад.
— Смотрите-ка, всё так же, здравствуйте, Оксана Пална.
— Ты, что ль, и вправду?
— Я, Оксана Пална, я вернулся.
— Малоумный ты, что ли, кого вернулся, ты чего?
Игореша стянул ботинки, поправил носки и прошел на кухню.
— Ну, в общем, так, Оксана Пална, я понял, что был ох как не прав… повидаться я с вами пришел.
Оксана Павловна оперлась об эмалированную поверхность раковины.
— А жил как?
— Да поначалу тяжко, а потом встретил Людку, жену свою, у нас дочь родилась.
— Ну, поздравляю я тебя, милай сын. Жисть ты свою устроил…
— Устроил, хотя всякое, конечно, бывало… бывало так хреново станет.
— Хреново, значит?
— Но вот ведь что важно, Оксана Пална, вы ж ведь правы оказались: я в такие моменты всегда вас вспоминал, как вы мне говорили «молись!». Так ведь помогает!
Оксана Павловна отвернулась и, кивая, что-то пробормотала.
То, чего человек по-обычному ежедневно не замечает, в секунду проникло в Ксюшино воображение, смешало величины и формы предметов, ощущения и равновесие. Все направления, вверх и вниз, стали направлением в никуда, Ксюшино тело больше не чувствовало вертикальной оси, перпендикулярной плоскости земли, предметы больше не совпадали с окружающей действительностью, не находились в пространстве и не протекали во времени. Ксения смотрела в небо, солнце пробивалось сквозь стенку бирюзы и разбивалось на ее лице, проникало в глаза, в нос, делало их горячими и осаждало щеки румянцем. Гулкость передвижений воздуха, пары со всех теплотрасс в округе оставались на лице, на одежде, в ушах. Колокольный гром всех часовен, всех падающих и разбивающихся льдин, звоночки с детских велосипедов — все входило в глаза, в уши, в живот и никуда не двигалось, создавало внутри гомон и оседало в горле, пунцовые пятна на коленках больше не болели, не болело больше ничего.
Нынешнее Восьмое марта стало для Ксении особенным: чудный весенний денек, громкое пение птиц и гулкая весенняя капель теперь перемешались с четвертой неделей Великого поста и со всеми бабкиными взываниями к деревянным иконам.
И вот Ксюшу снова возвращали на шестой этаж.
Теорема
Была у профессора математики, Бегленко Ивана Михайловича, гражданская жена и дача в Подмосковье. Жена была родом из профессорского колена, задумчивая и робкая. Детей они не желали, у них не родилось, а потому жениться повода не было. Поначалу супруга трепетно намекала и на колечко, и на ЗАГС за углом, но спустя год утихла и радость влезать в корсет свадебного платья оставила «молоденьким». К тому же и Иван Михайлович находился в таком почтенном возрасте, когда даже во дворце бракосочетаний было неприлично целоваться.
В пятьдесят лет его назначили на должность декана факультета математики, после чего к Ивану Михайловичу намертво прилепилось прозвище Грымза. Даже преподаватели, стоя в курилке, стали называть его так, чтобы было яснее, что речь идет не о каком-нибудь Иване Михайловиче с какой-нибудь кафедры, а о декане. Для него самого секретом это не было, поскольку он знал, что прозвище это почетное и перешло к нему вместе с должностью. Единственным недостатком порой являлась путаница для студентов: первое время понять, о ком из двух грымз-деканов идет речь, было невозможно.
Лето они с супругой проводили на даче, днем пропалывая лук и опрыскивая колорадских жучков, а вечером Иван Михайлович отправлял жену на пятичасовом автобусе домой, а сам усаживался ловить мальков, попутно вырезая небольшие фигурки из дерева. В воскресенье, в три часа ровно, он складывал поделки в портфель и отправлялся домой свеженький и довольный, чтоб в понедельник опять побежать на работу.
Очередная неделя началась с обычного разговора с помощницей Лизочкой:
— Представляешь, сегодня еще не завтракал, бедный, бедный мой желудок! Забегу в столовую, скажешь студентам, чтоб немножко подождали.
— Как же вы так? Сегодня там такая каша! Успевайте, успевайте, Иван Михайлович.
Через десять минут он задумчиво доел завтрак и запил все брусничным киселем.
Зашел в аудиторию, ловко приземлился в кресло и, начиная с «Я», стал проверять наличие присутствующих. Где-то на «Л» Бегленко вдруг запнулся, обнаружив, что в группе у него в этом году всего две девушки.
— Ну что, Анастасия, Ольга, повезло вам, среди кавалеров будете учиться.
— Да вы вроде тоже не среди мужчин работаете, Иван Михайлович.
Иван Михайлович покраснел.
— Приступим к занятию, Настя, верно?
— Верно, но я предпочитаю, чтоб меня называли Настасьей.
Иван Михайлович поправил узелок на галстуке и продолжил:
— Итак, первый курс, поскольку вы все имеете разный уровень подготовки, я бы хотел вернуться к концу школьной программы.
— А может, нам и палочки для счета достать?
— Можете достать, Настасья, если ваши дела так плохи.
Иван Михайлович еще раз поправил галстук и приступил к дробям.
На протяжении всей лекции он то ослаблял галстук, то затягивал его плотнее и в итоге совсем его снял.
В ночь с первого на второе сентября Бегленко не спалось, а когда наконец он засыпал, то начинал повторять «палочки, палочки» и бесконечно искать галстук на белой ночной майке. Наутро он, шаркая пушистыми тапочками, подошел к зеркалу, приподнял веко и обнаружил под ним десятки невыспавшихся капилляров. «Ну, нахальная рыжая, еще поглядим на тебя во время сессии».
Вооружившись преподавательской смелостью, решительный Иван Михайлович вошел в аудиторию. Все было как вчера, только Настя сегодня предпочла повторению теорем чтение Набокова. В течение полутора часов Бегленко прохаживался от доски к ее парте и в итоге, не выдержав, обратился к ней:
— Настасья, вам с нами совсем не интересно, принести сборник второго уровня?
— Нет, спасибо, Иван Михайлович, повторение — мать учения.
Остаток лекции Настя увлеченно переворачивала страницы и периодически по-детски неловко убирала вьющиеся рыжие пряди с лица.
