И разошлись мы с ним, как в море корабли. Боец пошёл доедать, что осталось от Облома, а я снова окунулся в нелёгкие раздумья, от которых хотел отвлечься, проверяя заставы.
Значит, запчасти, продукты подвезти — это второй месяц ждём, а под «фотографов» борт сразу нашёлся. Кроме Оришкевича, председателя парткомиссии, никого не знаю. Да и с тем перекинулся двумя словами, когда принимали на учёт. Говорят, ещё из тех политбатраков. Человеку судьбу поломать — как руки перед обедом помыть. А после Пленума и приказа министра вообще озверел. Чуть ли не еженедельно кого-то из партии, кого-то с должности, а кого-то на звёздочку облегчат. Ударно работает парткомиссия, как в 37-м. Плевал бы я на них, если бы мой славный замполит не вынюхивал и своим недремным оком не высматривал, что в батальоне не так. Вот же, гадёныш, устроился. Не я с него могу спросить, почему у бойца синяк, а он на меня может настрочить, что в батальоне «бывают факты»… Звезды на погонах одинаковые, партбилеты тоже, я командир, а вера только ему. Вчера артиллеристы по-воровски, почти шёпотом пригласили на позиции батареи вечером обмыть ордена.
— А почему на батарее? Давайте в столовой.
— Как? Замполит же узнает…
— Да и пусть знает! Вы что, ордена в дукане купили?
— Нет, не можем. Мы вас подставим. Приглашаем на батарею. Там его не будет.
Вот, блин, дожил. Меня уже подчинённые от Ау прячут. Ладно бы кремень мужик или трезвенник. Сосёт втихаря от всех за милую душу, до блевоты, только наливай. После того, как опозорился при бойцах в ленточке после подрыва (упал и стал палить по сторонам, как в белый свет), каждый старался мне про него какую-то гадость донести. Хорошо, что мы в последнее время на боевые не ходили. Такая в батальоне была всеобщая «любовь» к Аубакирову, что, боюсь, не пристрелили бы свои.
Последняя подлость этой суке особо удалась. Был у меня ротный, старший лейтенант Долматович. Трудяга, каких поискать. Солдаты за ним, как за каменной стеной. Рота — игрушка. Отправляет он двух своих сержантов в Кабул на парткомиссию, чтобы кандидатами в члены КПСС утвердить, а те перед взлётом узнают, что в военторге можно береты купить. Бросаются к ротному:
— Товарищ старший лейтенант, одолжите денег, вернёмся — отдадим.
Он вынул и отдал всё, что было, и ещё попросил:
— Про других-то не забудьте!!!
Как же, ротный, у него за всех душа болит. Знал бы он, чего будет стоить ему эта фраза!!!
Бойцы вернулись и привезли береты на все деньги. Хватило всем «дембелям» своей роты, даже осталось. Вот они и бросили клич по батальону: кому нужны береты, можно у Долматовича купить. Что плохого? Нет, вы скажите, что человек сделал не так? Но клич дошёл до ушей политсволочи в майорских погонах и через донос до политотдела дивизии. Там высокое начальство факта продажи солдатам ротного имущества, положенного им по нормам довольствия, просто так не пропустило. Отреагировали моментально. Политдоносам, как газете «Правда» верили на слово. Офицера лишили ордена, звания капитана и назначили командиром взвода!!! При этом ни ему, ни мне как непосредственному командиру никто не задал ни единого вопроса! Я позже узнал, что и командир полка так же был поставлен перед фактом… До хрипоты доказывал, что невиновного обижают — как об стенку горох. Даже довод привели, мол, раз мы приказ уже отменили о присвоении звания «капитан», не будем же теперь просить, чтобы снова всё отменить. Что о нас подумают в Москве? Почему вас не волнует, что думают в батальоне?! Не знаю, как у кого, но первая трещина моей веры в «ум, честь и совесть» партии появилась именно тогда.
С утра неожиданно похолодало, напуржило снега, и появилась надежда, может, не будет погоды и не прилетят.
Прилетели. Построил замов, доложил. Высокие гости смотрят сквозь меня, руки не подают, боятся испачкаться. С Ау, наоборот, только что в дёсны не расцеловались. Зашли в штаб. Сразу заслушивание, моё. Возглавляет комиссию начальник штаба дивизии, а первую скрипку почему-то играет Оришкевич. Именно он прерывает на полуслове:
— Что вы сразу про проблемы, а почему ничего не докладываете про безобразия в батальоне. Про пьянство до полусмерти, про избиения солдат, про продажу солдатам их же обмундирования…
Лучше бы он про это не упоминал. Я и так держался на последнем пределе, а тут сорвался:
— Да потому что всё, что вы перечислили, высосано из пальца…
— И солдаты не допились до полусмерти!?
— Отравились, было, но чтобы пить — это слишком. Жидкость «И» — это яд. Лётчики с нею работают в респираторах и резиновых перчатках. Солдаты попробовали, чуть не загнулись, мы их спасли. Все приказы и меры доведены под роспись, всё знают, но захотелось. Это солдаты, а не заключённые или душевнобольные, чтобы постоянно быть под контролем. Бывает, что даём команду «Разойдись!»
— Вы тут не ёрничайте! Вчера артиллеристы тоже травились?
— Нет. Вчера артиллеристы по моему приказу чествовали офицеров, награждённых боевыми орденами. Кто-то видел кого-то пьяным?
Я почувствовал, как за моей спиной Аубакиров заёрзал на стуле.
— А вот лейтенант Лисицын зверски избил солдата, а командование батальона представляет его на досрочное получение «старшего лейтенанта»!
— Командование батальона в моём лице не знает о фактах зверского избиения подчинённых лейтенантом Лисицыным.
— А вот мы сейчас проедем и я вам лично покажу эти факты!
Застава Лисицына была в паре километров, так что через полчаса я с Оришкевичем сидел в подземной канцелярии 8-й заставы и присутствовал при очень душевной беседе. Тон задавал именно «душа солдата»:
— Мы вас, товарищ лейтенант, знаем как принципиального и требовательного офицера. У вас одна из лучших застав в батальоне. Мы вас рассматриваем на вышестоящую должность. Но ответьте мне, как коммунист коммунисту, как случилось, что вы ударили солдата?
— Какого солдата?
— Рядового Власова, — Оришкевич заглянул в какую-то бумажку и назвал точную дату.
— А, сейчас расскажу. Я его отправил БТР-70 помыть, тут от заставы метров сто, а он пропал. Мне заставу на боевой расчёт строить, а ни его, ни машины. Послал людей, машина на речке, а Власова нет. Поднял заставу по тревоге, обежали всё кругом, нет. Думали, духи украли. Хотел комбату докладывать, а тут он появляется. Говорит, застрял и ходил к артиллеристам за тягачом. Ну, я ему разок и врезал по шее, чтобы сначала мне докладывал, а потом шлялся, где попало…
— Вот, молодец, лейтенант, бери бумагу и пиши объяснительную на моё имя, как всё было.
С этими словами Оришкевич торжествующе посмотрел на меня. Вид у него был как у рыбака, который снимает с крючка жирного карася.
Я встал и вышел. Вдохнул воздуха, обозвал окружающее пространство «сукой» и дал команду удивлённому дежурному по заставе позвать Лисицына:
— Скажи, ротный на связь зовёт.
— Я, вижу, ты тут на заставе совсем одичал. Завтра на свою цидулю положишь партбилет и погоны. Они тебе жмут или служить надоело? — спросил я у Лисицына, когда он вышел.
— А что мне теперь делать?
— Всё было, как сказал?
— Да.
— Солдат на тебя в обиде, заложит?
— Нет.
— Тогда пиши, что
Лисицын ушёл, а я позвал бойца.
— Тебя лейтенант Лисицын бил?
— Никак нет!
— Ты это хорошо помнишь? Может, было, а ты запамятовал?
