— Так я сидел с самого начала застолья в спальне и ждал момента.
— И что бойцы? Не вспоминали табурет?
— Нет. Ни тогда, ни после. А продали меня как раз офицеры.
Меня эта фраза резанула сильно. Но слов из песни не выбросишь.
Отец посмурнел лицом и продолжил.
— Через год в нашей семье родилась девочка, моя сестра, а через два был её день рождения. Я тоже присутствовал, но в качестве орущего-сосущего, всего-то было три месяца от роду.
Поделал старшина свои дела в роте и собрался помогать жене готовиться к встрече гостей. Жили хоть и небогато, но дружно. Бывало, что в доме и соли не было, но отец никогда ничего не приносил со службы. Что надо, мама могла тайком у отцовых сослуживцев, таких же старшин, попросить, а ему даже не заикалась. Один раз нарвалась и зареклась. Так вот, перед обедом лейтенант из их роты попросил машину съездить за дровами. Отдал отец путёвку и ушёл домой. Радостные заботы, гости, тосты-поздравления, веселье в разгаре, дым коромыслом, песни… Заходит уже под вечер лейтенант и просит расписаться в путёвке. Отец удивляется: что, сам не мог? Тащит за стол, но лейтенант упёрся, схватил путёвку и убежал. Через полчаса посыльный от командира полка за отцом. Тот отвечает, что в таком виде к командиру не пойдёт (тоже мне, педант!). Ещё через час приехала машина с вооружённым караулом и увезла отца прямо из-за стола на гауптвахту. Оказалось, лейтенант, пока ездил за дровами, сбил насмерть пацана и уехал с места происшествия. А по документам во всём виноват отец. Двадцать свидетелей подтверждали, что он был дома, а следователю хватило одной путёвки и показаний лейтенанта. Отец от такого предательства опешил и отказался отвечать на вопросы. Результат — десять лет колонии строго режима!!!
Скора была Фемида на расправу! Матери понадобился год, чтобы со мной наперевес и за руку с сестрой дойти до Верховного суда и доказать невиновность отца. Судимость сняли, а кто вернёт год жизни и веру в справедливость? Закрылся отец, затосковал и запил. Из армии ушёл. Работал на разных должностях, много раз предлагали вступить в партию, отказывался. Это было второе, после мачехи, большое предательство в его жизни, он его пережил.
Третий раз его предало государство. Только никак в толк не возьму, какое. У нас развал, а в Германии слияние… Я просил отца плюнуть и не обращать внимания, но для него это было делом чести. Дело не в деньгах, хотя с них началось. Стала Германия выплачивать за труд насильно угнанных в годы войны молодых людей какие-то крохи. Подал и отец свой запрос. Парню, которого угнали вместе с ним с одной улицы, пришли какие-то марки, а отцу ответили, что такой по документам не числится. Может быть, из-за липовой метрики года не бьют? Подтверждение какое-то надо!!! Гада того найти, который собаками травил, что ли? Не дождался, блин, чтобы в концлагере справку по всей форме выписали… Или, может быть, он сам рванул приобщаться к «великой немецкой культуре»? А чиновники — что у нас, что в «самостийной» — везде одинаковые: «Проходите, вас здесь не стояло»… Захандрил мой батя, сник и умер. Хотя врачи, полгода назад оперировавшие его запоздалый (69 лет!) аппендицит, говорили: «У вашего деда воловье сердце!».
Земля — пухом. Отболела душа. Могу спокойно анализировать. Не скажу, чтобы много или вообще он специально занимался моим воспитанием. За всю жизнь всего врезал два раза, когда просто невозможно было отказать. Ни мелочной опеки, ни нравоучений за промахи. В мои дела никогда не вмешивался. Нет, вру, было дело…
Лейтенантствовал я в Литве, а он с мамой в гости на Первомай приехал. Сидим в крохотной «семнадцатке» вечером, разговоры разговариваем. Стук в дверь. Открываю — стоят мои бойцы, которых утром с речами и грамотами, под «Прощание славянки» торжественно проводили на «дембель» и отправили на автобусе в Вильнюс. Уже перешитые, с аксельбантами и чемоданами, стоят мои орлы! Я остолбенел. С одной стороны, полное нарушение всех уставов и инструкций, с другой — они сами ко мне пришли… Женщины засуетились, проходите, садитесь за стол, мы сейчас чаю. Кое-как гвардейцы всемером разместились за крохотным столом, перед каждым чашка с чаем. И тут вмешался отец:
— Вы, бойцы, не обижайтесь на своего лейтенанта, молодой ещё, — и ставит на стол бутылку водки.
По одобрительному гулу понял, что ребята именно этого и ждали. Это я сейчас понимаю, что им очень важно было выпить со мной на равных, как отслуживших, как выполнивших долг, как имеющих право… Сколько они там посидели, полчаса? Но сколько нужного успели мне сказать, от скольких ошибок предостеречь. Когда стали наперебой перекрикивать друг друга, вдруг один говорит:
— Пацаны, ша… Тут ребёнок спит.
— Не бойтесь, — говорю. — Это сын, военный ребёнок, может спать под канонаду полковой артиллерии.
Когда они ушли, отец говорит:
— Ты думаешь, они не могли найти, где выпить? А то, что вернулись за сто километров и пришли к тебе, это показатель. Цени…
Больше ничего не сказал, но я понял, что по какой-то своей отдельной шкале ценностей поставил мне зачёт, и мне было приятно.
По интересной методе отец учил меня водить. Сколько себя помню, у нас всё время был мотоцикл, а тут в начале семидесятых появился «Жигуль». Господи, как мне не терпелось на нём покататься! Отец со двора, я за руль. Просто сижу и вдыхаю этот божественный запах нового автомобиля. Потом ключ в замок, потом завёл, потом об стенку… тюк! Затёр, замазал, потом опять. Короче, всё, что было на автомобиле помято и поцарапано, всё было моё. Потом годовалый сын со своей сковородкой из набора детской посуды протюкал деду фару. Хоть бы слово сказал! Мама — да! Она переживала. Отец, может, тоже, но никогда не укорял. По молодости, пока даже прав не имел и мозги были жидкие, я не ездил, я просто низко летал. Отец сидит рядом и терпеливо ждёт, когда я поумнею.
Так же терпеливо сносил, когда я что-то пытался сделать, а вместо этого портил материал и ломал инструмент. Если спрошу, покажет как. Таким образом научился я у него многому. И пригодилось мне это в жизни не раз. Только как он с собаками управлялся, до сих пор не пойму. Как-то спросил:
— А с собаками ты где научился ладить?
— Не учился. Это, сколько себя помню, как-то само собой получалось.
Любая псина через пару секунд общения с отцом ложилась на спину и подметала хвостом землю. Однажды на проводах батальона из Закарпатья сидели у одного зажиточного селянина и пили, как водится, самогонку. Дёрнул того чёрт сказать, что у него очень злая собака, чтобы гости дорогие были поосторожнее. Отец, которому после первой водка больше в рот не лезла, тут же потихоньку пару костей со стола и к собаке. Посидел с ней возле будки, отвязал и… она от него ни на шаг. Пёс здоровый, холёный, чистый немец, это вам не какой-нибудь кабыздох…
Стоит на следующее утро эшелон под парами, а вчерашний хозяин достаёт отца:
— Люды бачылы, що собака за вамы пийшла. Виддавайте, добродию…
Отец отвечает:
— Всё наше — в эшелоне. Вагоны открыты. Собаке пасть не заткнёшь. Ты хозяин, иди, зови, забирай.
Прошёл тот по всем вагонам. «Люкс!» да «Люкс!». Тишина. Прошёл весь эшелон, возвращается к отцу.
— Выбачайте, набрехалы люды.
Ну, бате и засвербило.
— Нет, — говорит, — не набрехали. Только если он по моей команде выскочит, отдашь мне.
— Давайте. Не бувае так, щоб хозяина пэс не послухав…
— Люкс, ко мне!!!
Прямо из того вагона, где они стояли, из-под кровати, на которой сидела мама и покрывало свисало до пола, вылетел пёс и встал рядом с отцом. Хозяин только рот открыл.
Успели они до отправки эшелона раздавить поллитру, и остался Люкс с нами. Удивительного ума была собака. Первые годы, пока родители строились в Житомире, в доме не знали замков. Взрослых всех пропустит и будет держать до тех пор, пока кто-то из своих не вернётся. Детей наоборот, меня с сестрой,
