Крик домашней птицы (сборник)

УЧИТЕЛЬ. Надо подумать, Верочка, надо подумать… Не умею я ответить на твои вопросы. Ты ведь не перестанешь приходить на чай?

Пауза.

Конечно, она не перестала. Провинция, все запросто… Знаешь что, поступай-ка ты, Верочка, на филфак! После того объяснения мы все и решили… А какие сочинения она писала! Вот про Порфирия…

ВЕРОЧКА. Ведь спас он Раскольникова, спас!

УЧИТЕЛЬ. А Соня?

ВЕРОЧКА. Соня? — любовь, но есть же еще справедливость! Сами говорили: справедливость и любовь — два действия божества! Наказание необходимо преступнику для спасения, не так? Вот Порфирий и спас его! Больше того, явил себя человеком. Разве не удивительно, когда они оказываются людьми!

УЧИТЕЛЬ. Верочка, почему «они»?

ВЕРОЧКА. Конечно, они! Потому что они — другие.

УЧИТЕЛЬ. Не существует никаких они, Верочка, ты совершаешь нравственную ошибку!

ВЕРОЧКА. Порфирий, пристав следственных дел… Брр… Глазки с жидким блеском. Они, они! (Плачет.) Мать хочет, чтоб я была юристом!

УЧИТЕЛЬ. Ксения Николаевна, Верочкина мать, о филологии и слышать не хотела. Верочка, конечно, мать со мной не обсуждала. Мать, говорила она, — другая. (Верочке.) А отец? (После паузы.) Глупо было и спрашивать. Хотя я его часто видел: Ксения на родительские собрания посылала отца. Коммунист Жидков, так мы его называем. Был когда-то вторым секретарем райкома. Стал болеть, пить, Ксения его выгнала, сделался серый какой-то, землистый весь, говорить с ним было невозможно. Вот так, не послушалась Верочка матери.

ГОЛОС КСЕНИИ. Есть, Верочка, такое слово — «надо».

ВЕРОЧКА. А есть такое слово «нехочется»? (Смеется.)

УЧИТЕЛЬ. Утверждают, что юность без бунта неполноценна, не знаю… Сразу в университет она не пошла — проигрывать не любила.

ВЕРОЧКА. Не только поэтому.

УЧИТЕЛЬ. Целый год готовились! Я мечтал для нее о Москве, а она выбрала Петербург. Ну чего в нем хорошего, Верочка? «Скука, холод и гранит». В Москве — жизнь!

ВЕРОЧКА. «Но ни на что не променяем пышный, / Гранитный город славы и беды…»

УЧИТЕЛЬ. И беды… Для Верочки Петербург обернулся одной бедой… Испорченные ленинградские мальчики, жестокие, остроумные. Общежитие, квартиры, с кем-то Верочка сходилась, расставалась. Писала мне что-то про питерское культурное подполье — злые ребята! Письма вообще скоро пошли какие-то не ее, не Верочкины. Ехала в Петербург за высокой культурой, а…

ВЕРОЧКА. Какая культура, если она не дает счастья? Нет, правда!

УЧИТЕЛЬ. Потом началось другое: помощь обиженным, обездоленным, причем таким, кому вообще уже некуда больше идти. Среди них, наверное, разные типы есть. В основном, по-видимому, отрицательные.

В глубине комнаты появляются директор школы Пахомова, потом Отец Александр в подряснике.

ПАХОМОВА. В основном! Уголовники да бомжи.

ВЕРОЧКА. Идея была — обращать несчастных людей к прекрасному. К музыке, живописи, красоте. Ведь они были всего лишены, многие — всю свою жизнь!

УЧИТЕЛЬ. Что-то немыслимое. Подумайте, как Верочке было справиться? А потом ужасная история с одним… как бы выразиться?.. подопечным. (С отчаянием.) Видимо, и насилие было…

ПАХОМОВА (осуждающе). Было.

Учитель испуганно отворачивается.

ПАХОМОВА. Значит, повод дала. Сама виновата. По книжкам жить не научишься.

ВЕРОЧКА. Ну и долой эту жизнь!

УЧИТЕЛЬ. Подробностей — не хочу знать!

ПАХОМОВА. Таблеток она наглоталась, чего там знать? Истерика… Не рассчитала.

УЧИТЕЛЬ. Верочка не рассчитала?

ПАХОМОВА. Хватит уже о Жидковой. Неблагоприятное стечение обстоятельств. Плюс характер. Не была б она дочерью уважаемой Ксении Николаевны, я бы сказала. Не зря, наверное, батюшка Отец Александр отпевать ее не хотел. Ни в чем вы не виноваты.

УЧИТЕЛЬ. Как будто дело в «кто виноват»!

ПАХОМОВА. Девочки все влюбляются в учителей. Мне вот (внезапно улыбается), пока за Пахомова не вышла, нравился географ наш. Как спросит: «Чему равняется диаметр Земли?» (Снова строго.) Всё. Работайте спокойно. Только поменьше фантазий, и давайте как-то… в рамках программы.

УЧИТЕЛЬ. На похороны я не попал: директриса наша сделала все, чтоб меня задержать. Жалела, наверное.

ПАХОМОВА. Жалела. По-своему. (Уходит.)

УЧИТЕЛЬ. А про отца Александра — все правда…

О. АЛЕКСАНДР (с энтузиазмом). Самоубийство — большой, самый большой, страшный грех!

УЧИТЕЛЬ. Хуже изнасилования? Хуже…

О. АЛЕКСАНДР. …Ибо грех убийства здесь отягчен ропотом, восстанием против промысла Божия. Такой грех не будет прощен. (Уходит.)

УЧИТЕЛЬ. Не будет?.. Даже если Сам Господь захочет? (После паузы.) Ну, с Александром Ксения справилась, отпели Верочку… Никому не нужна была ее смерть, никому… Три года… больше уже, как Верочки нет… (Внезапно.) Вот что: надо было мне жениться на ней, а потом отпускать в Петербург, хоть куда. Почему я этого не сделал?

Сцена четвертая Крест

Ксения читает дневник Учителя у себя дома, в красном углу, под иконами и распятием.

КСЕНИЯ. Жениться. Ишь… Женилку отрастил. Чтоб ты лопнул! Слабак. (Бьет кулаком по столу.) Прости, Господи. (Трет ушибленную руку.) Дочь отняли, страну развалили. Субчики-голубчики вроде тебя, умника, развалили. Была страна, была семья, дочь. Идеалы были. Чего-то боялись. (Переводит взгляд на распятие.) Ну хорошо, другие появились… ориентиры. Мы же всё поняли правильно. По делам их узнаете их, кто сказал? Крестилась, дочь крестила, храм выстроить помогла. Дочь погибла. Ни дочери, ни страны. Вот награда. Не-е-т, понять невозможно. Я-то свой долг знаю. И что? Вот и этот, малохольный, батюшка наш, Александр Третий (усмехается) , тоже… (передразнивает) «Сила моя в немощи совершается». Какая ж сила в немощи? Верочку отпевать не хотел… Пришлось разрешение брать. Сказанул потом на поминках: «У Него все живы». Утешил. У Него-то, может, и все, а у нас — не все. Я свой долг знаю: обещала храм восстановить — сделала. И дальше делать буду. И не жду гарантий. (Опять переключает внимание на соседа.) Знаешь что, голубчик, а давай-ка мы тебя немножко подвинем! Построим что-нибудь для людей, а? (Осененная догадкой.) Часовню. Часовню построим! Часовенку… В самом центре… А то — четверги, стихи, проза… (Снова сердится.)