духовной жизни, христианского совершенства, святости. Этот принцип просто и кратко был выражен, например, одним из величайших русских святых преподобным Серафимом Саровским († 1833 г.), когда он в одной из бесед сказал: «Цель жизни христианской состоит в стяжании Духа Божиего, и это цель жизни всякого христианина, живущего духовно» [181].

Так оказывается, что верующему, получившему в таинствах все дары Духа Святого, требуется еще стяжание этого Духа, и, более того, в этом именно стяжании должна заключаться вся цель его жизни [182].

Но если это справедливо, то логично и оправданно говорить и о самом характере этой особой приобщенности христианина Святому Духу, о святости христианской.

3. Писание и Церковь

Существует, на первый взгляд, как бы некое разногласие между понятием святости в Священном Писании, особенно Нового Завета, и традицией Церкви. Апостол Павел, например, называет святыми всех христиан, хотя по своему духовному уровню большинство из них было далеки от совершенства (ср.: 1 Кор. 6, 1-2). Напротив, с самого начала существования Церкви и во все последующие времена святыми ею преимущественно именуются христиане, отличающиеся особой духовной ревностью, подвигом молитвы и любви, духовностью, мученичеством за Христа, то есть христиане, высотой жизни показавшие свою веру.

Однако и то и другое употребление термина означает не различие в понимании святости, но лишь оценку одного и того же явления с разных сторон. Новозаветное употребление термина исходит из того, какими призваны быть верующие, как получившие дар благодати крещения и давшие при этом «обещание Богу доброй совести» (1 Пет. 3, 21), хотя в настоящий момент они еще и плотские, то есть грешные и несовершенные. Церковная же традиция, принимая это новозаветное именование, увенчивает ореолом славы лишь христиан, евангельской жизнью осуществивших (Иак. 2, 17) свое призвание. И это не педагогический шаг Церкви, но доктринальный акт. Причисляя христианина к лику святых, Церковь этим не просто предлагает еще один пример веры и жизни, дает живое назидание всем верным чадам, но исповедует и утверждает великую истину христианской религии о реальной доступности человеку идеала богоподобного сыновства и указывает на характер той веры, которая способна возвести христианина силою Святого Духа в состояние обетования, состояние Нового Адама — Христа. Какой веры? Об этом-то и свидетельствует Церковь святыми своими.

В связи с этим уместно вспомнить слова Спасителя, лежащие в основе церковного понимания веры: «Не всякий, говорящий Мне: Господи! Господи! войдет в Царство Небесное, но исполняющий волю Отца Моего Небесного. Многие скажут Мне в тот день: Господи! Господи! не от Твоего ли имени мы пророчествовали?.. и не Твоим ли именем многие чудеса творили? И тогда объявлю им: Я никогда не знал вас: отойдите от Меня, делающие беззаконие. Итак, всякого, кто слушает слова Мои сии и исполняет их, уподоблю мужу благоразумному… А всякий, кто слушает сии слова Мои и не исполняет их, уподобится человеку безрассудному…», домостроение которого пало, «и было падение его великое» (Мф. 7, 21-27). Этим словам можно было бы привести множество параллельных мест из Священного Писания, выражающих ту же самую мысль. Предельно сжато она высказана апостолом Иаковом: «Как тело без духа мертво, так и вера без дел мертва» (2, 26). Существо этой мысли состоит, конечно, не в том, что человек делами «зарабатывает» себе Духа Святого, а в том, что приобщение Богу возможно лишь в свободном акте духовного напряжения, проявляющегося в различных видах подвига. Сила веры обнаруживается в силе подвига, хотя сам по себе подвиг далеко не всегда является показателем истинной ревности христианина, ибо весьма многие так называемые добрые дела, даже у христиан, проистекают не из стремления к исполнению заповеди о любви к Богу и ближнему, а из совершенно иных мотивов. Но основное, что происходит при духовном росте человека, — это внутреннее изменение по образу Христа, и отсюда его инаковость по сравнению с «образом мира сего» (1 Кор. 7, 31) [183].

4. Святость

Есть прекрасное русское слово «инок» (от слова «иной»), которым именуют монашествующих и которое очень точно подчеркивает основную черту тех, кто дал особые обеты в последовании Христу, в достижении идеала христианской святости. Святые — это в первую очередь иные люди, отличные от живущих «по стихиям мира сего, а не по Христу» (Кол. 2, 8). Они не плотские, они побеждают то, что порабощает других: «похоть плоти, похоть очей и гордость житейскую» (1 Ин. 2, 16). Именно в этой выделенности святых из мира троякой похоти, — из атмосферы греха, и можно видеть принципиальное единство апостольского и церковно-традиционного понимания святости. По призванности в вере к иной, новой жизни во Христе именует Апостол всех христиан святыми, каковым именованием подчеркивает открывшуюся возможность для всех верующих, хотя еще плотских и греховных, стать новым творением (Гал. 6, 15). Ставших иными по отношению к миру, стяжавших Духа Святого и явивших силу Его в нашем мире Церковь с самого начала своего существования называет святыми. Таким образом, несмотря на различие подхода в употреблении термина «святой», в том и другом случае речь идет об одном — о светлой инаковости святого по сравнению с прочими людьми, о его причастности Духу Божию. Этот момент является основным в христианском понимании святости как таковой.

Высказанная интерпретация понятия «святой» была оригинально и глубоко разработана священником Павлом Флоренским († 1937 г.). Приведем здесь хотя бы самые основные его мысли.

«Когда мы говорим о святой Купели, о святом Мире, о Святых Дарах, о святом Покаянии, о святом Браке, о святом Елее… и так далее, и так далее и, наконец, о Священстве, каковое слово уже включает в себя корень «свят», то мы прежде всего разумеем именно неотмирность всех этих Таинств. Они — в мире, но не от мира. Действуют на мир и миром могут усвояться, но их бытие не в мире, с миром не отождествляющееся. И такова именно первая, отрицательная грань понятия о святости. И потому, когда вслед за Таинствами мы именуем святым многое другое, то имеем в виду именно особливость, отрезанность от мира, от повседневного, от житейского, от обычного — того, что называем святым… Святой — это прежде всего «не». Этому «не» в понятии святости соответствует и самое производство еврейского слова «кодеш» (святой) или «кадош» (святыня). Глагольный корень «кдш» сближают с корнем «хдш», так что обоим приписывают значение «инобытия», «Andersein» (нем. — «другое бытие»). Первый — в противоположность тому, что обычно, второй же — в противоположность тому, что было. Посему, когда Бог в Ветхом Завете называется Святым, то это значит, что речь идет о Его надмирности, о Его трансцендентности миру…

И в Новом Завете, когда множество раз апостол Павел называет в своих посланиях современных ему христиан святыми, то это означает в его устах, прежде всего, выделенность христиан из всего человечества. Христиане — это и есть Новый Израиль, духовный Израиль, самая суть Израильского народа.

Будучи предметом веры, Таинство есть вещь невидимая… Но эта невидимая святыня, чтобы быть, должна быть чем-нибудь, чем-то: будучи «не» в отношении мирского, она должна быть нечто сама в себе, в своей области духовного. Святое — выделенное, но выделенное ради иных, новых определений. Несомненно, в понятии святости мыслится, вслед за отрицательною стороною ее, сторона положительная, открывающая в святом реальность иного мира. Эту реальность наша современная мысль склонна приравнять к нравственной силе, разумея под святостью полноту нравственных совершенств. Таков кантовский обход культа с тыла, так сказать, ибо нравственность при этом мыслится как сила этого же, дольнего мира, и притом субъективная… Но напрасны бессильные покушения на понятия святости… Уже самое словоупотребление свидетельствует

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату