любовь, главным образом, путем непрерывной концентрации внимания на страданиях Христа (особенно крестных) и Богоматери, представлением себе различных эпизодов из Их жизни и мысленным участием в них, мечтанием и воображением Их любви к себе, прямыми беседами с Ними и т. п.
Такая самовнушенная любовь носит всегда романтический, эмоциональный, плотской (а не духовный) характер, нередко связанный с паталогическими изменениями психики, нервной экзальтацией, доходящей до истерии, обмороков, длительных галлюцинаций, возникновения кровоточащих ран (стигм) и, одновременно, любовных переживаний, и откровенно сексуальных ощущений. Яркими примерами подобных явлений могут служить известнейшие католические святые, такие как: блаж. Анжела, Катарина Сиенская, Тереза Авильская, Иоанн Креста, Франциск Ассизский, живший в XIII веке, который стал первым в истории христианства носителем стигм [199]. Их экзальтации часто достигают большой силы и принимаются духовно неопытными за проявление подлинной христианской любви. На самом же деле она есть «не что иное, как одна обманчивая, принужденная игра чувств, безотчетливое создание мечтательности и самомнения» [200].
В православной аскетике это состояние расценивается как прелесть, то есть как глубочайший самообман. Причина такой оценки этого чувства состоит в том, что истинная любовь, духовная (1 Кор. 14, 1), согласно Священному Писанию, есть дар Духа Святого, а не результат нервно-психического напряжения падшего естества. Апостол Павел пишет: «Любовь Божия излилась в сердца наши Духом Святым, данным нам» (Рим. 5, 5). Эта духовная любовь есть «совокупность совершенства» (Кол. 3, 14), высшая добродетель. Она есть, по выражению преподобного Исаака Сирина, «обитель духовного и водворяется в чистоте души», которая дает уму возможность созерцания духовного мира. «И сие созерцание, — пишет он, — бывает пищею ума, пока не придет он в состояние принять созерцание высшее левого созерцания, потому что одно созерцание передает человека другому созерцанию, пока ум не будет введен в область совершенной любви» [201]. Достижение этой любви невозможно без предварительного приобретения других добродетелей, особенно смирения, являющегося основанием всей лествицы добродетелей. «Если высшая из добродетелей, любовь, — пишет русский святой епископ Тихон Воронежский, — по слову апостола, долго терпит, не завидует, не превозносится, не раздражается, николиже отпадает, то это потому, что ее поддерживает и ей споспешествует смирение» [202]. Поэтому у христианина «ветхого», несовершенного, не имеющего достаточного опытного смирения, любовь изменчива, непостоянна, часто смешана с тщеславием, эгоизмом, сластолюбием и т. д. Ибо стремящийся пребывать в любви, но не познавший прежде всей глубины поврежденности своей природы, своего духовного бессилия, подобен в лучшем случае первому Адаму, легко и быстро возмечтавшему стать «как Бог» и отпавшему от Бога. Без победы над всеми страстями не может быть у христианина совершенной любви (Мф. 5, 8), являющейся следствием понуждения себя к исполнению заповедей Евангелия. Это понуждение и эти дела необходимы в приобретении духовной любви, однако они еще не есть окончательный знак того, что христианин стяжал ее. Ибо, по слову Господа, Его любит тот, кто соблюдает заповеди Его (Ин. 14, 21). Но совершенного исполнения заповедей достигают лишь духовно совершенные. Поэтому там, где нет видения своей греховности и боли души о ней, нет покаяния, нет, следовательно, смирения и рождаемого им бесстрастия — там лишь «душевность» и мечтательность, но не христианская духовность, не истинная любовь [203].
Святой Исаак Сирин, отвечая преподобному Симеону Чудотворцу, в частности, писал: «Нет способа возбудиться в душе Божественной любви… если она не препобедила страстей. Ты же сказал, что душа твоя не препобедила страстей и возлюбила любовь к Богу; и в этом нет порядка. Кто говорит, что не препобедил страстей и возлюбил любовь к Богу, о том не знаю, что он говорит. Но скажешь: не говорил я «люблю», но «возлюбил любовь». И это не имеет места, если душа не достигла чистоты. Если же хочешь сказать это только для слова, то не ты один говоришь, но и всякий говорит, что желает любить Бога… И слово это всякий произносит, как свое собственное, однако же при произнесении таких спор движется только язык, душа же не ощущает, что говорит» [204]. Святитель Игнатий Брянчанинов, суммируя учение отцов по этому вопросу, пишет: «Преждевременное стремление к развитию в себе чувства любви к Богу уже есть самообольщение… Должно достигнуть совершенства во всех добродетелях, чтобы вступить в совершенство всех совершенств, в слияние их, в любовь» [205]. В связи с этим можно отметить один весьма показательный штрих в сочинениях о душевной любви: там менее всего говорится о необходимости самопознания, борьбы со страстями, покаяния. И это вполне объяснимо, ибо здание спасения здесь начинает строиться с верхнего этажа, а не с фундамента, и потому о последнем менее всего известно его строителям. Результат такого домостроительства всегда бывает печален [206].
Таким образом, христианская любовь, как свойство человека, обнаруживаемое в святых, есть не обычное земное чувство, не результат искусственного возбуждения в себе любви к Богу и к Иисусу Христу, но следствие исполнения заповедей (Ин. 14, 21), высший дар Неба, дар Духа Святого, посылаемый лишь смирению. Только святые могут иметь чистую христианскую любовь, духовную. Ибо только они, «будучи сосудами Святого Духа, вместе видели, признавали, исповедовали себя величайшими грешниками, достойными казней временных и вечных» [207].
8. Плоды Духа
Что можно сказать о духовном человеке? Один из опытных старцев нашего времени игумен Никон (Воробьев, († 1963 г.) писал, что духовный человек есть тот, кто стяжал в себе Духа Святого. «Вы храм Божий, и Дух Божий живет в вас» (1 Кор. 3, 16). Духовный человек совершенно отличается от душевного или плотского (что почти однозначно здесь). Он есть новый человек, а душевный есть ветхий человек. Что в нем нового? — Все: ум, сердце, воля, все состояние, даже тело.
Ум нового (духовного) человека способен постигать отдельные события, прошлое и многое будущее, постигать суть вещей, а не только явления, видеть души людей, ангелов и бесов, постигать многое из духовного мира (потустороннего). «Мы имеем ум Христов», — говорит апостол Павел (1 Кор 2, 16). Сердце нового человека способно чувствовать такие состояния, о которых кратко сказано: «Не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его» (1 Кор. 2, 9). Апостол Павел пишет даже: «Нынешние временные страдания ничего не стоят в сравнении с тою славою, которая откроется в нас» (Рим. 8, 18). А преподобный Серафим в согласии с древними отцами так говорит: «Если бы человек знал о состояниях блаженства, которые бывают уже здесь на земле, а тем более в будущей жизни, то согласился бы прожить тысячи лет в яме, наполненной гадами, грызущими его тело, чтобы только стяжать эти состояния.
Таким же образом и воля нового человека целиком устремляется к любви и благодарности Богу, к желанию во всем творить волю Его, а не свою.
Тело духовного человека тоже изменяется, становится частично подобным телу Адама до падения, способным к «духовным ощущениям» и действиям (хождение по водам, способность оставаться без пищи, моментальный переход через большие расстояния и т. п.).
Словом, заканчивает игумен Никон, духовный человек весь обновляется, делается иным (отсюда прекрасное русское слово «инок») и по уму, и по сердцу, и воле, и телу [208].
О том, что дает человеку стяжание Духа Святого, или состояние истинной любви, говорили и писали и многие святые. Здесь в качестве некоторой иллюстрации их откровений приведем извлечение из беседы великого святого старца Серафима Саровского с Н. А. Мотовиловым, во время которой, по молитве преподобного, его собеседник смог ощутить и пережить начатки этих благих даров Духа Святого и поведать о них миру.
«Тогда отец Серафим сказал: «Мы оба теперь, батюшка, в Духе Божием с тобой… Что же не смотрите на меня?» Я отвечал: «Не могу смотреть, потому что из глас Ваших молнии сыплются. Лицо Ваше светлее солнца сделалось, и у меня глаза ломит от боли». Он отвечал: «… и Вы теперь так же светлы стали. Что же чувствуете Вы теперь?» — спросил меня отец Серафим. Я отвечал: «Необыкновенно хорошо!» «Да как же
