- Тургенева.
Саша почувствовал, как вздрогнула рука Ани. Он посмотрел на сестру - в широко раскрытых глазах сестры светился страх.
- Тургенева? - растерянно переспросил Саша. - А почему же с полицией?
Гимназист обернулся, смерил взглядом сестру и брата.
- Потому что в России лучших людей всегда хоронили с полицией!
И исчез в толпе.
Саша и Аня пошли за гробом. Народу позади городовых и казаков прибавлялось. Долетали обрывки приглушенных разговоров, сдавленных шепотков:
- Позор, позор, позор! Писателя с европейским именем хоронить, как преступника!
- Подлая страна, подлый царь, подлые порядки!
- Тише, господа, тише...
- Катков опубликовал письмо...
- Чье?
- Тургенева к Лаврову.
- Где?
- В своих «Московских ведомостях», естественно.
- О чем же?
- Тургенев пишет Лаврову, что готов помогать народникам деньгами.
- Он давал средства на движение?
- Нет, на издание журнала «Вперед».
- Какой мерзавец!
- Кто?
- Катков, естественно.
- Почему?
- Письмо же не предназначалось для печати.
- Зато мы знаем теперь истинное отношение Тургенева к революции.
- Тише, господа, тише...
- Письмо фальшивое.
- Позвольте...
- Сфабриковано охранкой.
- Какой бред!
- Чтобы бросить тень на великого сына русской земли!
- Полиции никогда не опорочить имени Тургенева!
- Но встречать прах на станциях было запрещено...
- Народ все равно собирался...
- А вы знаете, что сказал Стасюлевич?
- Кто, кто?
- Стасюлевич.
- Любопытственно...
- Он сказал: можно подумать, что я везу тело не величайшего писателя России, а Соловья- разбойника!
- Глупо и манерно.
- А почему именно Стасюлевич?
- Он сопровождал гроб с телом.
- Позор, позор!
- Тише, господа, тише...
- И это похороны Тургенева?! В кольце будочников... Тургенева, так пламенно любившего Россию, воспевшего красоту родины, могучую силу народного духа?
- Какая низость! Какая подлость! Какое варварство!
- Деспот верен себе - он хочет показать власть не только над живыми, но и над мертвыми.
- Бояться мертвого... Какое убожество!
- Надо быть абсолютным идиотом!
- И этому человеку доверена судьба огромной страны, великого народа...
- Вы о царе?
- Тупой, жалкий, ничтожный человек!
- Господа, вы с ума сошли! Могут услышать...
- Так думают все.
- Думают, но не говорят вслух.
- Надоело притворяться. Надоело скрывать свои мысли.
- Тише, господа, тише...
Саша и Аня шли по тротуару за толпой. Окруженная городовыми и казаками, траурная процессия напоминала партию арестантов, нестройно и уныло бредущую по этапу. Тягостное, постыдное ощущение невыразимой, непереносимой гнусности было разлито в воздухе. Казалось, что совершается огромная подлость, гигантского масштаба преступление против элементарных норм человеческой порядочности происходит среди бела дня в центре большого столичного города на глазах у нескольких тысяч зрителей.
Около кладбища полиция начала отсекать народ от погребального катафалка. Толпа надавила на ворота. Резкие слова воинской команды прозвучали отрывисто и угрожающе. Взметнулись в воздух нагайки и плети, сверкнули копыта вздыбленных лошадей. Кто-то закричал - раздавленно и беспомощно. Казаки горячили коней, крутили над головами кривыми шашками, нагнетали атмосферу истеричности и страха.
Саша и Аня, прижатые к чугунной кладбищенской ограде, стояли оглушенные, пораженные, ошеломленные. Такого они еще не видели.
В тихом провинциальном Симбирске о столкновении полиции с народом не могло быть и речи. Патриархальная тишина родного города, настоенная на малиновой мяте соборных благовестов и колокольной разноголосице церквей, нарушаемая набатными всполохами во время пожаров не чаще одного раза в два, а то и в три десятилетия, усыпляла чувства, притупляла остроту извлеченных из книг знаний о несовершенстве и несправедливостях мира. Благообразный Симбирск заволакивал зеленой ряской неизменяемости бытия все размышления о судьбах лежащей за городскими заставами страны и живущего на ее огромных пространствах народа. Иной благополучный симбирский старожил, до гробовой доски проходивший в благостном, осиянном блеском куполов и церквей гражданском невежестве, за всю свою долгую и постную жизнь даже и не задумывался ни разу о неустроенности и противоречиях русской жизни.
А здесь, в Петербурге, в столице, за каких-то полтора часа, прошедших с той минуты, когда они встретили гроб Тургенева на Невском, все поколебалось, вспомнилось читанное у Белинского, Писарева, Добролюбова, возникло в памяти эхо герценовского «Колокола», тайно попавшего к ним однажды переписанным от руки.
Да, может быть, именно за эти полтора часа, проведенных в толпе за гробом Тургенева, и было положено начало постижению того «курса наук», которые не значились в университетских программах и о которых они, возможно, еще не скоро узнали бы, если бы не приехали той осенью в Петербург.
...Из огромной толпы молодежи и студентов, провожавших тело Тургенева, на кладбище пустили всего несколько человек. Порывистый сентябрьский ветер обрывал с деревьев, росших между могилами, желтые листья и бросал их на чугунную решетку кладбищенской ограды. Было холодно, грустно и неприкаянно.
2
