закончился. Впрочем, прости за нравоучения. Вам, наверное, там приходится нелегко. Мне почему-то очень хочется увидеться с to-бой, когда вы вернетесь с Тимофеем. Не знаю, как и сказать об этом, но ты мне всегда нравился, Павлик. И даже тогда, когда ты начал прогуливать и задираться со всей нашей группой. Все эти годы в университете мне казалось, что в тебе что-то есть очень индивидуальное, не похожее на других… Ну, вот, о нашей вечеринке я, кажется, написала целую корреспонденцию… До свидания, Павлик! До встречи в Москве.
Ольга Костенко.
P. S. Я верю, что у вас с Тимофеем все получится так, как вы это задумали. Вы все-таки у нас действительно молодцы. Взяли и нарушили тишину и спокойствие, взяли и поломали привычный стереотип каникул. Я думаю, что именно это так и «завело» всю нашу пятую французскую, поэтому все так много и говорили о вас с Тимофеем… Сейчас я почему-то подумала о том, что в жизни большинство людей живут по общепринятым правилам. Но есть и другие люди, которые живут по иным, не менее хорошим, очевидно, правилам. Они приходят к ним не по чьей-либо указке, не по советам умных педагогов, а сами… Какая из этих категорий лучше, какая приносит больше пользы народу и обществу, пока не знаю. Но очень хочу знать».
А Изольда Ткачева написала Тимофею Голованову такое письмо:
«Здравствуй, Тимофей. Как вы там путешествуете по берегам Волги? Признаться, я была весьма удивлена, когда узнала, что ты отправляешься вместе с Пахомовым в эту авантюрную поездку. Кажется, мы собирались сходить с тобой во время каникул в театр? Но я ни в чем не упрекаю тебя, мужские дела есть мужские дела, а у женщин тоже имеются свои маленькие заботы. Позавчера я наконец вырвалась вместе с Инной и Жанной в Дом моделей. Три часа просидели на демонстрации новых фасонов, было несколько интересных моделей. Я заказала себе кое-что, надеюсь, тебе понравится. Хотя ты, по всей вероятности, теперь уже окунулся в новый, провинциальный стиль, и тебе безразлична такая несущественная область жизни, как моды… Сказать откровенно, я до сих пор поражена этим твоим парадоксальным решением — ехать куда-то на край света. И когда? В каникулы. Их осталось у нас совсем немного, университет скоро будет окончен. И поэтому надо ценить каникулярное время, надо как-то умно и весело развлекаться в эти дни, отдыхать от зубрежки, от факультетской обстановки… Ну, скажи положа руку на сердце, зачем тебе все это? К чему подобный эпатаж почтенного общества? Зачем это хождение в «народ», которое со стороны для всех выглядит вздорным мальчишеским капризом? Зачем тебе-то «ходить в люди», когда ты и так постоянно находишься в гуще общественных и комсомольских дел? У тебя устоявшийся, прекрасный мужской характер, цельный и твердый, ты давно уже определил свои привязанности и вкусы. Почему же все это нужно подвергать каким-то дополнительным испытаниям и проверке? Не понимаю… Мы с Инной и Жанной ездили вчера к Руфе на дачу. Ехали очень хорошо, на двух машинах — нас везли на собственных автомобилях два приятеля Руфы (ревнуешь?), какие-то международники, которые оказались такими же трепачами, как и наш Боб Чудаков. Приехали и застали у Руфы целую компанию. Довольно элегантные мальчики, весьма импозантные девочки. Дача большая, двухэтажная, в гостиной есть даже камин, на полу лежит шкура белого медведя. Пришел отец Руфы, генерал-лейтенант авиации, поздравил нас с окончанием сессии и началом каникул. Потом нас пригласили в столовую. Стол был накрыт очень солидно — хрусталь, серебро, фарфор. Наша Инна разошлась, начала хохотать, рассказывать анекдоты, объявила мне, что влюблена в нашего старосту Лешу Белова. «Он очень энергичный, — сказала Инна, — а я вообще люблю энергичных мужчин, особенно военных». Вот это новость, подумала я, как стали раскрываться наши девицы к последнему курсу… Говорят, что Галка Хаузнер задумала женить на себе Карпинского — это мне Руфа по секрету сообщила, у них ведь с Галкой жуткая вражда. И будто бы всё у Хаузнер с Карпинским уже на мази… Ай да Хаузнер-Кляузнер! Решила взять судьбу в свои руки и не ждать милостей от природы… Гости, приехавшие до нас, начали собираться на станцию. Все разошлись, а мне стало почему-то грустно. Я вспомнила тебя и подумала: ну, зачем он уехал? Как хорошо, если бы он был сейчас рядом… Потом пришла Руфа, мы сели около камина (сняли туфли и забрались с ногами на тахту) и начали сумерничать. Огонь в камине горел так уютно, так красиво заглядывали в большое окно мохнатые лапы елей со снежными шапками, так таинственно было в комнате без света, что я была почти счастлива… Мы долго молчали, а потом Руфа вдруг и говорит мне:
— Ты знаешь, Изольда, мне очень нравится Тимофей. И я, кажется, тоже нравлюсь ему. Я заметила, как он однажды посмотрел на меня на семинаре, и сразу все поняла.
Меня как громом поразило. Собственно говоря, из-за этого разговора я и пишу тебе письмо с описанием всей нашей поездки и светских развлечений на даче.
— Я ходила провожать Тимофея на вокзал, — говорит Руфа, — и мы обменялись взглядами.
Я молчу, как каменная.
— Тимофей чуть не попал под колеса, — говорит Руфа, — когда они уезжали. Сели сначала не в тот поезд.
— Как под колеса? — не выдержала я. — Что с ним случилось?
И тут, видно, голос выдал меня.
Руфа посмотрела на меня очень внимательно и спрашивает:
— Ты тоже его любишь, Изольда, да?
Я опустила голову.
— Я догадывалась об этом, — сказала Руфа, — вы с ним ходили вместе в музей.
— Откуда ты знаешь? — спросила я.
— Об этом все знают, — ответила Руфа.
А утром прикатили на электричке Эрик и Боб и рассказали про вечеринку по поводу окончания сессии в общежитии. Я рада, что не пошла — такие застолья с правдоискательскими речами не в моем духе… Потом мы все пошли гулять в лес. Эрик и Боб тут же начали бегать вокруг нас по кустам, как зайцы, прыгать, как кенгуру, трубить, как лоси, рычать, как тигры, ухать, как филины, визжать, как обезьяны, мычать, как бизоны, — словом, издавали такой шум, треск, гвалт, вой, рев и гам, как будто где-то открыли ворота зоопарка и выпустили на волю жителей всех клеток сразу. Потом началось всеобщее барахтанье в снегу. Руфе даже слегка оторвали от пальто ее шикарный норковый воротник. Эрик и Боб встали на четвереньки, начали лаять, выть, скулить, махать «хвостами», терлись о ноги хозяйки Руфы, изображали из себя верных четвероногих друзей — получалось у них это очень естественно. Все уже вымокли к тому времени в снегу, пора было возвращаться… Эрик и Боб, эволюционировав от четвероногих друзей к двуногим разумным существам, — это уже получилось у них с натугой, — помчались наперегонки на дачу готовить по заданию Руфы мангал и шампуры для шашлыков… Вообще Руфа дома совсем-совсем другой человек, чем в университете. Мы ее с этой стороны очень мало знаем… Шашлыки удались на славу. Все проголодались, и мясо истребили без остатка. Потом был организован концерт балетной музыки. Все развалились по диванам, а Боб и Эрик ставили пластинки и в своем ильфо-петровском «репертуаре» вели сатирический комментарий — либретто так называемых «производственных балетов».
Описывая эту часть нашего пребывания на даче, я кое-что добавляю и от себя, как бы тоже пробуя свои силы в жанре пародии… Когда мы жили с отцом в Америке, я очень любила читать по- английски сборники пародий. И вот решила использовать здесь свой американский опыт.
Итак, начинаю свою первую в жизни пародию.
— Приступаем к прослушиванию современной классической музыки, — говорит Боб. — Сельскохозяйственный балет в трех актах. Название: «Гроза в колхозе», или «Буря над коллективом», или «Противоречивые удои»… Краткое содержание балета: танцует на площади перед сельсоветом лучшая полевая бригада. Сверкают серпы и косы, стучат грабли, полощется на ветру передовой лозунг. Внезапно появляется тракторист Андрюша. У него нет запчастей. Уныл и горек одинокий танец Андрюши, печальны его невысокие прыжки, безвыходны и безнадежны отчаянные пируэты…
— После одного из пируэтов Андрюша падает, — добавляет Эрик.
— И засыпает, — предлагает Боб.
