— Действие балета переносится в Москву, — говорит Эрик. — Широкое народное гулянье перед открытием ГУМа. Красочной вереницей проходят перед зрителями фольклорные танцы — неаполитанский танец, венецианский танец, грузинский танец, узбекский танец и, наконец, народный танец сельских жителей, приехавших в Москву на экскурсию за баранками.
— Слышен перезвон колоколов, — подхватывает Боб, — ГУМ открывается. Звучит величальная в честь высокой торгующей организации. Группа дружинников фотографируется на фоне Лобного места. Возвращаемся в колхоз… Некоторое время сцена пустует… Возникает знакомая мелодия. Музыка навевает элегические, но вполне оптимистичные мысли о том, что все противоречия в конце концов будут разрешены именно неантагонистическим путем…
— Внезапно вбегает знатная доярка Вероника, — предлагает Эрик.
— Правильно, — соглашается Боб, — за ней вбегает рыжая корова Анжелика…
— За ней гонится пастух-ударник Ильюша…
— За кем? За коровой?
— Нет, за дояркой…
— Вдали в лугах слышно голодное мычание, — скороговоркой продолжает Боб. — Это оставленное без присмотра стадо наиболее характерным для себя способом передачи информации жалуется, что Ильюша в личных целях бросил свой производственный участок… Из сельсовета высыпают нарядно одетые члены правления. Лица их радостно возбуждены — они только что приняли решение. С юношеским задором становятся они в пары. Льется плавная музыка. Мелодия ненавязчиво, Как бы исподволь, доносит до нашего слуха содержание принятого решения. Гармонично звучит тема результатов голосования. Ансамбль скрипок укрепляет в нас догадку о том, что оно было, по всей вероятности, единогласным. При одном воздержавшемся — в партитуре это место обозначено глухим рокотом барабана. Задумчив и увлекателен неторопливый хоровод членов правления. Согласованность их движений наводит на мысль, что план будет не только выполнен, но и… Впрочем, не будем забегать вперед и договаривать в нашем кратком либретто каждую мысль до конца. Оставим простор для домысла и воображения зрителей… Конец первого акта.
— Увертюра ко второму акту, — начинает Эрик, — выражает сгустившиеся противоречия. Тревожные звуки литавр напоминают о невыполненных обязательствах…
— Тем временем тракторист Андрюша, у которого бездействует трактор, влюбляется от нечего делать в знатную доярку Веронику, — вступает Боб. — Вероника растеряна: Ильюша или Андрюша? Выручает па-де-труа, то есть танец маленьких телят…
— Исполняют учащиеся первого класса хореографического училища, — сообщает Эрик.
— В телячьих судьбах, — продолжает Боб, — видит Вероника разрешение всех своих сомнений. Теперь ее танец бодр и жизнерадостен. Одновременно Вероника берет дополнительные обязательства — вырастить не только всех колхозных телят, но и также всех козлят, утят, цыплят, индюшат, поросят, гусят, жеребят и даже верблюжат…
— Отвергнутый Андрюша неистовствует, — подхватывает Эрик. — Земля горит у него под ногами, он не хочет работать на тракторе без запчастей… Заключительный танец Андрюши развязен и дик. Прыжки его высоки, но выше трактора не прыгнешь… Отчаянные пируэты Андрюши выражают известную народную мудрость: как пируэты ни крути, а план выполнять все равно надо…
— А из полей тем временем возвращается лучшая бригада, — говорит Боб. — Снова задумчивый танец перед сельсоветом. Шуршат колосья и злаки, падают с неба снопы, непрерывно растут на фоне силосных башен стога и копны, противоречиво, но неудержимо ползет вверх кривая удоев…
— Конец второго акта, — говорит Эрик. — В начале третьего акта противоречия сгущаются еще сильнее. В колхозе очень плохо обстоит дело со сдачей кефира и ацидофилина…
— Третьего акта не надо, — говорит Руфа, — пора разъезжаться, ребята. У родителей сегодня много гостей будет. Я вместе с вами в город поеду.
…Вот вам, уважаемый товарищ Голованов, репортаж о начале каникул в великосветском обществе на даче у Руфы, написанный вашей спутницей по экскурсии в музей Изольдой Ткачевой… Интересно, если судить по этому репортажу, получится из меня журналистка? Как ты думаешь?.. Эрик и Боб с их склонностью к юмору, сатире и гротеску наверняка станут фельетонистами. А мы, что будет с нами?.. Очень хочется как можно быстрее начать работать и ускорить приближение нашей взрослой жизни.
Одним словом, не только вы там у себя на берегах Волги набираетесь журналистского опыта. Мы тут в Москве тоже делаем пробу пера, хотя и шутливую. Но, что поделаешь — других впечатлений пока нет… Очень хочется поговорить, Тим… О многом. Жду тебя.
Изольда».
Павел Пахомов и Тимофей Голованов возвращались в Куйбышев. Очерк о лучшем экскаваторщике был написан и отправлен в редакцию.
В последний раз шли Пашка и Тимофей по улицам Жигулевска. Морозные дымки поднимались над крышами домов. С вершины горы Могутовой доносился грохот камнедробильного завода. Слышались вздохи и удары невидимых в тумане копров на перемычке. Над котлованом будущей гидростанции, над клубами пара, огнями электросварки, как всегда, гремела музыка Бетховена.
На центральной площади, возле здания управления строительством, где Павел и Тимофей рассчитывали пристроиться на какую-нибудь попутную машину, идущую на левый берег, было пусто. Павел и Тимофей целый час простояли на площади — ни одна машина не проехала мимо. Все сильнее и сильнее становился мороз. У Пашки с его злополучными сапогами начали мерзнуть ноги.
— Скажите, пожалуйста, а почему сегодня машин совсем нету? — обратился Тимофей к вышедшему из здания управления человеку в белом дубленом полушубка.
— А вам куда ехать?
— На тот берег.
— Не уедете, — уверенно сказал человек в полушубке.
— Почему?
— Сегодня все машины брошены на перевозку бетона. Мороз увеличивается, сорок градусов к вечеру будет. Твердеет бетон на заводе.
— А рейсовый автобус?
— Отменен, холодно… Если вам срочно нужно на тот берег, идите к самому спуску и ждите почтовую машину. Она скоро должна пройти.
Человек в полушубке посмотрел на Пашкины сапоги и покачал головой:
— Впрочем, в такой обуви ехать сегодня на левый берег я вам не советую. Опасно.
Поскрипывая толсто подшитыми валенками, он ушел. Тимофей вопросительно посмотрел на Пашку.
— Вернемся в гостиницу?
— Никогда, — бодро сказал Пашка, постукивая сапогом о сапог. — Из-за каких-то паршивых сорока градусов возвращаться? Удачи не будет. Пошли на спуск.
Пройдя несколько кварталов, они вышли на берег Волги. Улицы были пустынны, словно вымерли. Мороз разогнал жителей города по домам.
Стояли на спуске еще минут двадцать. Пашка прыгал на месте, поджимал ноги, выбивал чечетку. Тимофей хмуро наблюдал, за ним.
В конце улицы показалась идущая к Волге крытая брезентом полуторка с белой почтовой полосой
