надейся, слышь, Илюха…
Илья провалился в сон, как в прорубь.
Война, глад, мор. Дырчатое небо, свернувшееся, как свиток. Крошечные фигурки в белом — все в белом, с ног до головы — у берегов бесконечного черного потока: то ли времени, то ли нефти. Черное золото, кровь Земли… Мужчины, снова и снова вспарывающие себе вены — красное на белом, кровь за кровь. Женщины, в муках рождающие тюленей и броненосцев — жизнь за жизнь. Лица размыты от боли — и хорошо, хорошо, что размыты… «Во всем смысл есть», — сказал над ухом непонятно кто. Чуть слышно шелестнули крылья.
— Есть, есть, — согласился Илья, сглотнув тугой комок. — Только больше, чем один. Я вот и на милость не надеюсь: поперек горла мне встанет эта милость. Они думают, лагерь этот бутафорский — вроде тамбура между вагонами. Мол, постой, покури, подумай, сделай выводы. Сделал? Проходи. Неправильные сделал? Бемц с поезда. Демонские маски и прочий реквизит, чтобы думалось крепче… Не складывается, знаешь. Что впереди-то? Куда вы попасть надеетесь из тамбура своего заплеванного? В царствие небесное по коридору из колючей проволоки не входят. Это для меня главный смысл и есть…
Картинки исчезали, словно их развеивал ветер. Остался песок; воздух, дрожащий от зноя. Пустота.
— Я мог бы терпеть сколько угодно, — сказал Илья в сновидческой уверенности, что Ленка его услышит, — но я никогда не смогу
Горячий песок обжигал босые ступни.
Небо было чисто от облаков.
В ходу были действия, а не намерения.
Розыгрыш проходил так же буднично, как ежедневная раздача пищи. Подходили по отделениям; каждое — в положенное время. Длинная молчаливая очередь двигалась быстро: подошел, получил билет — следующий.
Процесс выдачи контролировал лично Саклас. Незнакомый крылатый парил над плацем. Нависал над головой дамокловым мечом.
Илья находился в конце строя. Стоявший впереди бездумно, монотонно, как автомат, бормотал молитву. Просил чуда, надеялся на милость.
Илья облизнул губы. Попытался представить избавление. Зеленые луга, полноводные реки, спелые плоды, обильные нивы. Слова не превращались в образы; память снова и снова рисовала бесконечный песок, ослепительный блеск металлического левиафана и людей без лиц, копошащихся вокруг его ненасытного чрева. Он попробовал вспомнить что-нибудь еще: Ленкину улыбку, ощущение воды на коже, свободу прежнего незнания. Но воображение подсовывало другое: низкое уханье тяжелых орудий, сухой треск автоматов, въевшуюся под ногти грязь напополам с кровью. Перекошенные лица, утратившие сходство с человеческими; невозможность отличить своих от чужих.
Им выпало родиться в темное время. Обнаружить, что все было сделано не так. Ими, и теми, что до них, и теми, что до тех. Ошибки копились и разрастались — поколения за поколениями умноженных ошибок, подлежащих исправлению. Это не Он не пускает к себе, не уставал растолковывать Вась-Вась, Он добр. Это наша собственная грязь не дает до Него добраться. Грязь — кордоном, вдоль кордона — демоны- мучители. Надо пострадать, надо очистить. Себя очистить; через себя — землю; через землю — себя.
«Я мог бы миллиард лет стоять у насоса», — сказал вчера Илья, но миллиарда лет нет. Кнопки — это, конечно, поэзия… Содомские, иерихонские… Но счет идет, точно. Кожей чувствуется, что идет. Каждый день, как последний.
Успеем или нет? Какой сигнал разбудит завтра?
На небе дальние сполохи, как шифровки.
Бак может оказаться бездонным. Нимаэль издает победный клекот…
Стоящий впереди человек шепчет омертвелую молитву. Волосы на затылке слиплись от пота. Луч надежды в темном царстве, узенькая тонкая дорожка: льготный билет в заветный вагон. Колотится сердце. Скользит по плацу крылатая тень.
Сто сорок четыре тысячи «в белом» на десять миллиардов виноватых… Сегодня под утро вдруг приснилось, что — выиграл. Выиграл — и неожиданно понял: не найдется сил отказаться. «Вернуть билет» — как там кто-то сказал… Вот он, Илья, несогласный и не понявший, не подписавшийся ни на вышнюю милость, ни на небесное царство, вернуть как раз и не сможет. Уйдет с тесной площадки, повисшей над пустотой, на которой останутся тьмы и тьмы собратьев по ошибкам. Эйнар, Майк, боливиец со сложным, выпадающим из памяти именем, который однажды ссудил псилобицинов из личного запаса. Вась-Вась. И даже Ленка.
Это сон, сказал он себе. Но страх остался.
Никакие проблемы глобальной значимости не перевесят важности выбора, который касается тебя лично. Так было всегда, и к этому все в конечном итоге приходит.
Очередь закончилась.
Черная демонская маска уставилась на Илью пустыми глазницами.
— Ну как? — спросил Вась-Вась. Для порядка спросил: и без того было понятно, как.
— В пролете, — ответил Илья.
Скорее всего, впрочем, так и было. Но наверняка теперь не узнаешь.
— Ладно, ничего. — Вась-Вась крякнул и взялся за ручку насоса. — Живы будем — не помрем.
«Похоже, Нимаэль заметил, что я не тянул», — подумал Илья. Если так — здравствуй, штрафная рота. А может, чего похуже.
Если только утром не придет пора жать на особую кнопку.
Он сплюнул в песок.
Побудка случилась задолго до утра.
Оглушительно грохнуло снаружи, на стены и крышу барака обрушилась дробь падающих камней. Илья скатился на пол, лег в проходе, закрыв голову руками. Второй взрыв прозвучал через полминуты. Отрывисто залаяли автоматы. Послышались высокие, пронзительные выклики крылатых. Третий взрыв раздался сильно дальше, со стороны цистерн.
Со стуком распахнулась дверь. Визжащий голос Нимаэля пробуравил темноту:
— На выход! Быстро, шваль!
Натыкаясь на углы и хватаясь друг за друга, выдавились наружу.
Сторожевая башня была уничтожена взрывом — на ее месте зияла широкая воронка. Плац был покрыт оплавленными обломками и осколками стекла. Весело и голодно горел пищеблок — слабый ветер трепыхал лоскуты пламени, густой дым громоздился пышной ватной горой. Призрачные силуэты крылатых мелькали в воздухе, скользя из света во мрак; со стороны песков темноту то и дело вспарывали длинные электрические разряды. Автоматные очереди звучали сдержанно и строго.
Илью охватило острое чувство дежавю. «Свои, — подумал он, глупо ухмыльнувшись. — Люди». Как будто вокруг стояли — кто? И чьи?..
Он поискал глазами Вась-Вася, но того не было в поле зрения.
— К платформам — марш! — скомандовал Нимаэль.
Однако, подумал Илья, как все всерьез. Неужели будут эвакуировать?
Передвижные платформы, на которых доставляли продовольствие, находились к западу от горящего пищеблока. Крылатые гнали отделение за отделением, не заботясь о строе и не дожидаясь отставших.
Илья перевел взгляд обратно на плац и увидел Эйнара. Пригнувшись, прижимая к животу средних размеров сверток, норвежец бежал по направлению к воротам. Его обычно светлые волосы были темны от пепла.
Наверное, он башню и рванул, подумал Илья. И налет был спланирован загодя, и вообще ничего не
