бензина.
Смысл идти ва-банк оставался при условии, если цель — заправка-пустышка. Уложив горца, охотники за удачей отвозили его на безопасное расстояние и добивали. Если взрыва не следовало, заправку можно высасывать досуха. В постуглеводородную эру мало кто рассчитывал, что горец сдастся на угрозы и уступит.
Не спуская с Тэрца глаз, парни отошли. Им, как и горцу, оставалось что терять.
Пока.
Гаврилыч действовал безукоризненно. Он изобразил сдержанную радость, приятное узнавание (шумно удивляться и хлопать по бокам было бы глупо — у путников самые совершенные системы оповещения). Он не нарушил ритуалов, проявил почтительность и внимание ко всему, что говорил Тэрц… и, конечно, ни разу не заговорил о горючем.
Уже за столом Гаврилыч ввернул пару историй об общих знакомых, о событиях за воротами приюта, как на крючок поймав жажду горца узнать о большом мире, почти не связанном с его скудной жизнью.
Потом, заразительно похохатывая, он начал травить свежие анекдоты о мытарстве путников.
О Сером, который взялся везти гагачьи подушки из Вологды в Калининград.
О Коллапсе, попавшем на исправительные за то, что перегонял на МАЗе бронетранспортер.
О караване зерновых, застрявших в Чувашии на три недели из-за того, что путники выписывали из Бирмы невесту для местного зажравшегося горца…
И уже за полночь Гаврилыч, театрально кряхтя и вздыхая в постели, зашептал словно себе самому:
— Ты же мечтал об этом. Повелитель бензина. Власть над судьбами и судьбой… Какую пришлось платить цену?
— Королевскую, — ответил Тэрц, — и она растет с каждой секундой.
— Не чрезмерно ли для захудалой заправки вдали от магистралей и городов?
— Вместе с горючим мне преподнесли не менее ценный подарок.
— Любовь? — догадался Гаврилыч (наверняка он был хорошо информирован о Ли). — Жалеешь?
— Я открыл главный парадокс человеческой жизни, — Тэрц чувствовал, как темнота укутывает в кокон. Разрывать его приходилось громкими уверенными словами: — Готовность отдать полжизни за то, чтобы случившееся произошло как-то иначе, не означает, что после обмена это «иначе» не будет вызывать сожалений…
Гаврилыч еще долго и виртуозно кряхтел свои доверительно-успокоительные вопросы-диагнозы. Тэрц, почувствовав, как мир перед ним заиграл новыми красками, решил — путник не даром ест свой хлеб, не зря перелопатил тысячу книг. Психологи углеводородной эры и слепому помогали ненадолго прозреть.
Наутро горец, не удосужившись спросить, предложил:
— Пять литров. Возможно, те, кто посылал тебя размочить новенького, рассчитывали на другой результат.
— Спасибо, горец. — Гаврилыч наклонил голову. — От тебя всякого ожидают. Ты — гвоздь в жопе гильдии.
Гаврилыч вытащил письмо, когда они прощались:
— С оказией пришло. Извини.
— Если бы я не пополнил бак, это стало бы последним доводом?
Гаврилыч пожал плечами:
— Возможно. Прости еще раз, горец.
Терц развернул письмо.
«Я во
Гаврилыч смотрел на горца, словно ушедшего в забытье над обрывком бумаги.
— Ты будешь счастлив? — спросил он, чтобы прервать транс.
— Периодически, — Тэрц поднял голову. Глаза его остались безжизненны.
— Почему? У тебя есть и горючее, и любовь? Продукты самой глубокой перегонки нашей цивилизации.
— Горючее и любовь — статика. Они исчезнут через миг, если нет движения. Но если есть движение, нет постоянства. Значит, иногда я буду несчастен.
— Судя по тому, как печально ты повествуешь об этом, несчастен ты будешь основную часть жизни.
— Хронологически, — и здесь, словно внезапная перемена погоды в пустыне, на лице Тэрца случилась та самая улыбка, которой он мастерски воздействовал на горцев во время скитаний. — Счастье весит в тысячу раз больше тех пустяков, что происходят после того, как оно уплывает за горизонт.
Горец протянул руку Гаврилычу. Обычно хозяева заправок не позволяют себе сближаться с просителями. Времена меняются?
Эпилог
Тэрц не смог бы ошибиться в количестве лет, ушедших вслед за Ли. Новых заплат на Рафе было явно меньше.
— Еле дотянула до тебя. Последние миллиграммы. Здравствуй.
Ли выпрыгнула из машины и бросилась к нему, раскрывая объятия.
— Сколько времени ты ищешь пути? — Горец, словно вырубленный из пропахшего бензином воздуха, остался неподвижен. Беззащитная улыбка девушки погасла.
— Всю жизнь, — привычно отозвалась она.
— Значит, ты научилась ждать. — Не приглашая, Тэрц направился в обветшалую хижину, но на пороге обернулся: — Ты недостойна ехать к кому-нибудь, кроме меня, — решив сразу расставить все точки и запятые, Тэрц добавил: — Я не дам тебе бензина.
Прежде чем уйти, Ли подбежала и обняла его сзади. Это было выше его сил. Тэрц повернулся и ухватился за Ли с такой силой, словно пытался втиснуть ее в свое измученное ожиданием тело.
— Я не смогу остаться здесь даже до заката, — прошептала Ли.
— Закат — слишком веский аргумент, чтобы не уходить?
— Да, — все это время ей удавалось не заплакать, — еще несколько минут, и я не смогу пересилить себя.
Сколько раз можно поцеловать за две минуты ту, что ждешь чрез вечность сибирских зим? Каждая секунда усиливала привкус стойкой памяти о девушке-горце, который до конца жизни сохранится в любом движении, переживании, мысли Тэрца.
— Путник, твой путь завершен, — шептал ей на ухо горец как заклинание.
Легкое движение руки Ли заставило объятия распасться.
— Но Раф?! Палитоксин! — крикнул Тэрц вслед. Как последний довод. Как заклинание. Все еще не веря, что она уйдет.
— Я знаю, чем его заменить. Прошло 2512 дней, как я вырвалась отсюда. Думаешь, вес моей любви к тебе меньше тридцати килограммов отравы? Несчастный материалист, — Ли горько усмехнулась.
Наблюдая, как гибкая фигурка уплывает
