простучать как минимум пять — десять тысяч часов. Часы для России слишком легкая мера. Здесь все еще умеют расставаться и ждать.
Андрей Донцов
КАРТОФЕЛЬНАЯ ДЕМОКРАТИЯ
Борзухину сильно повезло, что он нашел способ кормить семью в это тяжелое время. Многие после кризиса уже влачили куда более жалкое существование, обладая и широким спектром самых различных способностей, и более юным возрастом.
Борзухин привозил в деревни из Москвы автомобили и менял Мужикам на картофель.
Главарь Мужиков по кличке Угрюмый за последний «Хаммер» отвалил Бозухину аж два мешка. Естественно, хозяину авто Борзухин отдал лишь полтора, половину оставив себе в качестве комиссионных.
«Много, конечно, — совестился Борзухин, — это ж получается двадцать пять процентов навару».
По большому счету, в виду тотального отсутствия бензина все эти машины покупались деревенскими ради забавы и по воскресеньям на потеху детишкам скатывались с горки — на спор: кто дальше.
Борзухина один раз пригласили на это соревнование. Дальше всех укатились «Жигули», принадлежавшие недавно устроившемуся на службу охраннику картофельных полей села Нарядову Митьке.
Затем вся деревня сидела у костра и расспрашивала Борзухина о городской докризисной жизни.
— А что, Борзухин, правда, у них были приборы, которые рассказывают про дорогу?
— Да, ты едешь — он тебе говорит: направо, налево, прямо триста метров…
— Лучше бы прибор сделали, который бы рассказывал им, как картофель растет, — шутил Угрюмый, и вокруг раздавался гогот.
По мнению Борзухина, жизнь в селе протекала очень размеренно, хотя, если верить рассказам жителей, им и приходилось отбиваться от нападений разорившихся голодных городских.
Вечерами по дворам запускали артисток. Сквозь кордон пройти удавалось немногим служителям Мельпомены, на прошлой неделе показывали драму «Как погибал гламур», а в этот раз свои темпераментные танцы у шеста демонстрировала известная в соседних селах стриптизерша Капитанова.
Шест стоял у каждого мужика во дворе, бабы относились к этой забаве своих мужей с пониманием, хотя сами «ни в жись не пустились бы в такой срам». Капитанова заканчивала свой танец уже в четвертом дворе, под одобрительные крики оставаясь в одних стрингах и сапогах на высоких каблуках. В конце представления она надевала фартук, и ухмыляющиеся Мужики кидали ей в подол овощи, норовя звонко хлопнуть по заду, когда она проходила мимо.
— Хороша, шельма.
— У меня была такая же, — утверждал тракторист Федор. — Я ее один раз прямо в офисе чуть не начал…
Федору в селе не верили и слушали неохотно. Может, недолюбливали за то, что в прошлом и он батрачил на мерзких гламурщиков, паразитствуя на почти святом даре — даре управления трактором.
Капитанова выступала в селе уже четвертый раз. Некоторые деревенские Подрастающие Мужики — также ходившие в пиджаках на голое тело, резиновых сапогах и трико, с незажженной папиросиной в зубах, только тринадцати-четырнадцати лет отроду, — звали Капитанову замуж. Но она всем им отвечала очень вежливым отказом, разрешая раздевать себя при свете луны, безбожно давать волю рукам и приговаривая с сельским акцентом:
— Не могу я, Лешенька, милый, не могу, другому себя обещала, сердце рвет любовь на куски… жжет, как в кузне… прости меня, родненький, слышишь?.. прости и не таи обиды…
Подрастающим Мужикам и такие отказы были в радость. Они пыхтели, полночи лапали ее тело и, сплевывая на землю, в конце концов отпускали: «Ладно, иди!»
— Что, не дала? — спрашивали их Мужики.
— Не-а — кочевряжится, — перекатывая из угла рта в другой папиросу, отвечали Подрастающие Мужики.
— Наверное, сука, ждет, когда гламурные времена вернутся… чтобы снова у Кремля жопой крутить…
Угрюмый подозвал Борзухина и попросил съездить на староверскую гору. Борзухин не отказывал деревенским в таких пустяках: сгонять куда-нибудь по мелким поручениям. Тем более в гору Мужикам и правда идти было далеко.
В гору посылали за Светлым шаманом — так называли электрика, проводившего свет к новым домам. Про него говорили, что когда-то он зажигал лампочки в самом Кремле и даже освещал лежащего в Мавзолее Ленина. А теперь жил со своей бабой в чудном шалаше на горе и носил на голове перья, общаясь с Богом Света.
К нему Мужики относились с уважением и почтением: его ток не бил, а значит, он, скорее всего, блаженный. Вон тракторист Федор тоже вроде как блаженный, а шибануло один раз так, что через весь двор «летел, пердел и радовался».
Дома мужики строили себе небольшие. По сути, это были одноэтажные коробки с тремя, максимум четырьмя небольшими чуланами для сна и кухней. Зато большим был двор, который надо было освещать: туда заходили на папироску перед сном соседи, там Мужики тискали своих баб, там же теперь собирались по вечерам по три-четыре человека и смотрели приходивших из города артистов.
— Пойду сегодня к шлюхе, — пробурчал Угрюмый. — Привезешь Светлого шамана — пусть подключит вон те два свежеотстроенных дома.
— А это кто отстроился?
— Из кордона ребята, новые, разрешили отстроиться. Митька Нарядов с друзьями. Вчетвером на две избы — пусть пока живут.
— Городским разрешили жить в селе?
— Они недолго прожили в городе… не успели отвариться…
Странный был Мужик этот Угрюмый. Уверенный в себе. Всегда хмурый, оправдывающий свою кличку. Но Борзухину что-то в его речи иногда казалось странным… То говорит совсем по-деревенски, то — гладко, вроде как в новостях по телевизору. Причем проскальзывало это только в тех разговорах, когда они с Борзухиным оставались одни…
Ну да ладно, в деревне он пользовался авторитетом непререкаемым, хотя и поселился недавно. Значит, надо дружить. Теперь от таких вот мужицких главарей целиком зависело благосостояние Борзухина. Раньше оно зависело от начальников в городе, живших совсем иной жизнью, и это было ничем не лучше. Вроде даже как деревенские нравились Борзухину больше. Понятнее были.
— Так давай я тебя до шлюхи подброшу, чего ноги-то топтать.
— А тебе не по дороге: я к той, что в соседнем селе.
— Ну так проедем в соседнее село — чай, два седла.
Нехитрая передвижная конструкция Борзухина была собрана из двух велосипедов и действительно имела два седла и четыре колеса.
Доехали быстро. Шлюху в своем селе Угрюмый не любил и ездил в соседнее.
— Что за странные имена вы им даете. Надо ж так бабу прозвать… — привычным образом ворчал Борзухин, крутя педали. — Нет бы там Лулу или Зизи, а то давеча Федор встает и говорит: пойду трахать нашу Ипотеку. Что ж за имя такое — Ипотека?
— Ты мне, Борзухин, эти свои гламурные штучки брось про Зи-зи, да про Пипи, а то напущу на тебя детей Мужицких, они из рогатин-то устроят решето из твоего драндулета.
— Да я нет, — испугался Борзухин. — Я гламур никогда не любил. И в прежние годы… Жрут наркоту и ничего своими руками не производят…
