VIII
К церкви бойцы Аникина пробрались еще засветло. Безлюдные улочки были засыпаны нетронутым снегом. На дверях храма висел замок. Обойдя большое каменное здание, нашли небольшую заднюю дверь. Ее пришлось открывать с помощью приклада.
Штрафники, поднявшись по ступеням, попали в чистенький коридорчик, из которого в разные стороны вели три двери. Эсэсовца в коридор втащили первым. За ним по очереди нырнула внутрь вся остальная группа. Проверив боковые двери, группа просочилась в большую комнату, всю уставленную церковной утварью. Оттуда вела дверь в огромный зал. Он был украшен статуями святых и весь уставлен скамейками.
– Смотри-ка, у них тут сидя молятся… – с нескрываемым любопытством огляделся вокруг Лещенко.
– На кой черт мы тащим этот мешок с дерьмом… – зло ругался Крапива. – Он тяжеленный, как годовалый бык.
– Он сейчас задохнется… – сочувственно заметил Караваев. – Ты так туго забил в его глотку кляп, что у него глаза на лоб выпучились…
– Еще бы, товарищ лейтенант ему нос сломал, а ртом он дышать не может… – догадливо заметил Талатёнков.
– Лещенко, Крапивницкий, осмотреть помещение… – приказал Андрей. – А ты, Телок, вытащи у него кляп изо рта. Видать, на морозе фашист окончательно очухался…
Талатёнков с картинной брезгливостью, двумя пальцами, выдернул кусок окровавленной скатерти изо рта пленного. Несколько секунд эсэсовец жадно дышал, вернее, сипел. Потом он в испуге стал быстро- быстро озираться, по-собачьи заглядывая в лица сидевших над ним бойцов.
Подняв связанные руки к лицу, эсэсовец попытался вытереть нос, но вскрикнул от боли и вдруг заплакал навзрыд, заливая кровавыми соплями воротник своего кителя.
– Ну ты, хорош нюнить, мы тебя без мучений шлепнем… – добродушно проговорил ему Талатёнков, попутно пнув носком сапога в бок.
От этого фашист заревел, как малое дитя. Он давился от слез и страха, стараясь хоть как-то утихомирить свои рыдания.
IX
– Да чего ты его успокаиваешь, он все равно ни хрена не понимает… – сплюнув возле эсэсовца, сказал Талатёнкову Караваев.
– Не у-убива-айте меня-я… – вдруг прогундосил, всхлипывая эсэсовец.
Первую секунду вся группа остолбенело уставилась на пленного. Неужели померещилось?
– Не убивай-а-айте… – в слюнях и соплях опять жалостливо заныл валявшийся на полу фашист.
– Ах ты, гад… – взвился над ним Талатёнков. – Так он, братцы… он по-нашему балакает!
– Телок… остынь… – осадил бойца Аникин. Отодвинув его рукой, младший лейтенант присел на корточки прямо напротив разбитой физиономии фашиста.
– Откуда знаешь язык, эсэсовская морда? – доходчиво спросил Аникин пленного.
– Я не эсэсовец… – заверещал фашист.
– Вот гад… – не удержавшись, вставил Талатёнков. – Может, ты еще скажешь, что ты Пречистая Дева?
– Телок, не богохульствуй… ты же в церкви… – с почтением оглядываясь вокруг, одернул товарища Караваев.
– Тише вы… – утихомирил бойцов Андрей.
– Это что? – Схватив фашиста за воротник, он вывернул лацкан с эсэсовскими рунами. – Говори, гад, почему без акцента шпаришь? Или прямо перед Богом душу твою выпущу наружу, вместе с твоим же дерьмом…
– Не убивайте, товарищ командир… – залепетал побелевшими губами фашист, дрожа крупной дрожью.
– Я тебе не товарищ… – зло прошипел Аникин.
В его лице фашист прочел такую решимость, что тут же, взяв себя в руки, заговорил быстро- быстро:
– Я не эсэсовец, герр командир… Меня отправили сюда насильно. Я служил добровольным помощником вермахта. Механиком в гараже. Попал в плен в сорок втором, под Харьковым…
– Вот гад… – прокомментировал Талатёнков.
– Я не эсэсовец… – запинаясь, повторил фашист. – Вот у меня в кармане, посмотрите…
X
– Талатёнков, глянь, что у него в кармане… – приказал Аникин.
– Товарищ командир, не хочу я об эту свинью пачкаться… – заартачился Талатёнков.
– Егор! – сурово произнес Аникин.
Талатёнков тут же рванул на груди китель фашиста и достал из внутреннего кармана солдатскую книжку и погоны, перевязанные бечевкой.
– Это мои погоны, на память о вермахте… – причитал пленный, закрываясь связанными руками.
– Гад, а где твои погоны красноармейца? – произнес Крапивницкий, вернувшийся с осмотра.
– Крапива, он же говорит, что в плен попал в сорок втором. Тогда еще не было погон, – заступился за пленного Караваев.
– Тише вы оба… – проговорил Аникин.
Схватив фашиста за грудки, он приподнял его с пола. Андрей проговорил ему прямо в лицо:
– Послушай, сволочь… За твою доблестную и памятную службу у фашистов я тебя прямо щас могу шлепнуть… Без лишних разговоров. А я с тобой еще разговариваю… Быстро отвечай, что за части стоят в Вечеше.
– Да-да… я все расскажу… – в страхе забормотал пленный.
Его грязный лоб покрылся крупными каплями пота.
– К западу… вот туда, под Вечешем, расположен резервный аэродром… – Пленный затараторил еще быстрее, показывая связанными руками куда-то в сторону алтаря.
– Нет, погоди… ты на карте покажешь…
Аникин вытащил из планшета карту местности, выданную ему Шибановским. В нагрудном кармане гимнастерки у него был спрятан огрызок карандаша.
– Наш батальон охранения прибыл сюда неделю назад… – продолжал эсэсовец. – Но мы никого не убивали…
– А это что за эмблема? Что за череп?
Андрей показывал на изображение черепа без нижней челюсти, которое было оттиснуто на титульном листке солдатской книжки пленного.
– Это эмблема нашей части. «Мертвая голова»…
– Дивизия СС?
– Нет… – произнес пленный. – Другие части…
XI
Он умолк, словно испугавшись того, в чем должен признаться.
– Она тоже так называется, но к дивизии не имеет никакого отношения. Мы охраняли объекты.
– Какие объекты? – тряхнул Аникин фашиста еще сильнее. – Говори…
– Хорошо, хорошо… – закивал совершенно белым от страха лицом эсэсовец.
– Это был концентрационный лагерь Штуттхоф, под Данцигом… – проговорил, будто на исповеди. – Меня перевели туда насильно, в конвойную группу. Мы подчинялись офицеру СС. И форму нам выдали эсэсовскую. Я прибыл туда позже других. Честное слово, я никого не убивал. Это все они, другие… В конвойные собрали много народу, в основном таких, как и я, добровольных помощников рейха… много латышей, литовцев… казаки… эти постоянно пили, а потом начинали без команды стрелять по пленным евреям. Но я не стрелял… расстрелы евреев закончились после того, как я прибыл в лагерь.
– Заткнись, заткнись… – Аникин отпустил китель фашиста, толкнув его обратно на землю. Как будто он испугался, что может замараться об эту потную, трясущуюся мразь.
– О своей доблестной службе расскажешь позже… – брезгливо прервал эсэсовца Аникин. – А сейчас –
