светиться. Не пойму только, как столь великий на поселение к нам залетел? Вроде «дело врачей», слава богу, уже неактуально. Две тысячи девятый на дворе.
— Не повезло Кольцову! В те самые его «три неудачи» какой-то дюже серьёзный чин попал. Не то депутат, не то судья, не то бандит.
— А тут одно другому не мешает. Зачастую очень даже успешно сочетаются. Сам знаешь. Ну-ка, Степан, налей ещё рюмец. — Бубукин придвинул свою рюмку ближе к Лисину.
— Куда катимся с этой коррупцией? Противно, честно скажу, — поморщился Лисин, разливая коньяк. — А чин тот серьёзный, короче, помер. Поговаривают, что и вины Кольцова вовсе даже не было, но шум нагнали неимоверный. Да и сам Кольцов нет чтобы в ногах высоких поваляться, зализать кому там что нравится. Так нет, не тот Кольцов! Против ветра пошел. Итог понятен! Колония-поселение и наша доблестная больница.
— Как говорится, нет худа без добра. — Бубукин поднял рюмку, понюхал содержимое, тоже поморщился. — Ну, давай, Лисин, за успех твоего, отдаю должное, амбициозного проекта!
— За успех нашего амбициозного проекта, Петр Михайлович! — Лисин тоже поднял рюмку. — Стрельнем так стрельнем!
— Кольцову всё правильно объяснил?
— Да так и объяснил, Пётр Михайлович. Как учили. Операция проходит гладко — через пару месяцев домой, Кольцов. Что-то не так — будешь, Кольцов, больным утки подносить, от звонка до звонка.
— А то и дольше!
— И это сказал. Так что он всё понял и уже операционную практически оборудовал. Не хуже чем в Склифосовского выглядит! Кое-что я временно из областной перетащил, чем горздрав помог, чем вы. Так что сложности теперь только с донором. Четвертая группа крови, резус отрицательный. Страшно редкая.
— Тем паче у нас… — Бубукин тяжело вздохнул, поднялся с пуфика, подошел к окну и, очень печально всмотревшись в неказистую даль, наконец подобрал слова: — У нас, в Мухосранске.
— В том-то и дело! — Лисин, похоже, не обратил внимания на начальствующую тоску. — Тут опять на вас вся надежда. А пока вы ищете, я могу клиента к операции готовить. Могу прямо сегодня принять. Только вместе с аппаратом для гемодиализа. Выпьете ещё, Пётр Михайлович?
— Налей по последней, — не заставил себя долго уговаривать Бубукин. — Аппарат хоть сейчас дам. Но смотри, Степан Андреевич, может, лучше подождать, пока донор не высветится. Как бы у тебя не сбежал. Опыт у Маракина, сам знаешь, какой. Пять побегов. В СИЗО ему понадежнее будет.
— Коньячок отменный. Утром голова свежая, как и не пил. — Лисин в очередной раз наполнил рюмки.
— Хорош, куда льёшь-то? — Бубукин вновь водрузился на мягкий пуфик.
— Вот бутерброд ещё берите. А шестого раза, Пётр Михайлович, не будет. Это он раньше бегал, пока здоровеньким был. А сейчас, Маракин ваш, куда он сбежит-то — на тот свет? А тут и донор, и Кольцов, и условия все. Притом «За сущие копейки!».
— Маракин такой же мой, как и твой. Думай, Лисин, чего говоришь. — Бубукин укоризненно покачал пальцем. — Но, в общем-то, ты прав. На свободе ему не то что двух почек не видать, скорее, последнюю больную отобьют.
— Тем паче что и в СИЗО Маракин ваш, в смысле наш, всё одно долго не засидится. Быстренько вытащат. Это вам не воришка какой мелкий. Того обязательно до суда доведут и впаяют по самые не балуй.
— Да уж, — согласился Бубукин. — Знаю я их, стервецов. Впаяют! Чтобы в следующий раз крал побольше, дабы было чем с судом расплатиться.
— За ваше здоровье! — Не совсем твердой рукой Лисин поднял рюмку.
— Спасибо!
Оба собеседника с причмокиванием выпили коньяк. Закусили бутербродами. Бубукин с колбасой. Лисин с чем осталось — с сыром.
— Знаешь, почему колбаса эта докторской названа? — Бубукин доел бутерброд и громко икнул. — Извини. Кто-то меня вспоминает. Уж не Кручилин ли? Так вот докторской её назвали после того, как мясокомбинатовский санврач при заборе фарша на анализ поскользнулся! Понял?
— Не совсем, — смутился Лисин.
— Упал доктор в мясорубку. Так что будь осторожен.
— Буду, обещаю, — похоже, что до Лисина так и не дошёл юмор начальника.
— Ладно, — ещё раз громко икнув, подвёл итог Бубукин. — Завтра встречай клиента. Головой за него отвечаешь. Тоже мэр как-никак! Пусть и ночной.
— Теневой, Михалыч. Теневой!
— Да хоть теневой, хоть ночной, хоть полуденный. Но смотри у меня! Зарежешь — такой беспредел начнется! Такие разборки! Не дай бог! С этим хоть порядок есть. Все уже поделено, с властями Маракин ладит, даже с тем же Кручилиным. Отморозков приструнил, залетных отпугнул. Да, кроме того, сам знаешь их «ответные меры». В случае чего отвернут бошки. Ни мне, ни тебе не поздоровится. Так что приложи всю свою медицинскую мощь.
— Приложу, Петр Михайлович, обязательно приложу. Все продумано. Персонал классный. — Лисин с трудом снял со стены диплом в рамке, сдунул пыль. — Больница в идеальном порядке. Сами убедились! Диплом вот от «Красного Креста» намедни получили. «За заботу о пациентах». Не хухры-мухры.
— Видел, видел, — даже не взглянув на диплом, проворчал Бубукин. — А вот Гуреев твой опять жалобу настрочил. Её я тоже видел! На трех листах. И про грязь, и про суп без мяса, и про хамство медсестричек твоих «классных», как ты изволил выразиться, и про вид на помойку из окна. Про все, короче. Когда угомонится? Сколько я тебя прикрывать буду?
— Потерпи, Михалыч. Два понедельника, максимум. Грешно, конечно же, так говорить, но в легких у Гуреева одни метастазы остались. — Лисин никак не может нащупать гвоздь, чтобы повесить назад диплом.
— В мозгах у него метастазы. Ладно. Будь! — Бубукин с трудом поднимается с пуфика.
— Может, ещё разик по последней? — Лисину, наконец, удаётся водрузить на место диплом. Удовлетворённо крякнув, он возвращается к столу.
— Давай, Степан! Только по самой последней. Даже садиться не буду.
Выпивают, закусывают разломленным пополам остатком бутерброда Лисина. Тем, что с сыром. Не успев дожевать, они вздрагивают от грохота падающего вместе с гвоздём диплома «Красного Креста». Осколки стекла разлетаются по полу.
— Всё! Песец заботе о пациентах, — резюмирует главврач.
— Полный песец, — соглашается Бубукин. — Да и хрен с ней, с заботой. Поехал я. Пора.
— Позвольте уж до тачки шефа проводить!
— Провожай! Много я тебе, Лисин, позволяю. Смотри у меня.
Нетвердой походкой, поддерживая за локотки друг друга, оба служителя районного здравоохранения покидают прокуренный кабинет. Во дворе больницы Лисин вместе с услужливо распахнувшим заднюю дверцу водителем запихивают Бубукина в синий райздравовский «ниссан». Пётр Михайлович изрядно захмелел, но, тем не менее, не забывает скомандовать водителю дать прощальный «спецсигнал» и включить мигалку.
На втором, и последнем, этаже больницы, точно над кабинетом главврача располагается небольшая, метров пятнадцать — двадцать комната. Над её дверью висит выцветшая табличка — «Реанимационное отделение». Правда, войдя внутрь комнатёнки, об этой грозной табличке как-то сразу забываешь. Потрескавшиеся потолки, протертые линолеумные полы… Палата трёхместная. На одной стандартной больничной койке дремлет Александр Нефёдов — совсем еще юноша. Годков пятнадцать-шестнадцать, не более. Бледное осунувшееся лицо с капельками пота на лбу, тяжелое хриплое дыхание. На пыльном экране в изголовье тревожные всплески старенького кардиографа. Рядом на проржавелом штативе капельница с мутным раствором. Чуть правее парнишки точно такая же капельница. Её прозрачная пластиковая трубка подключена к тонкой жилистой руке Гуреева — пожилого и очень худого мужчины. Свободной рукой он
