сам Илья, начинающий эти разговоры, никогда всерьез уезжать не собирался — не мыслил себя без Ленинграда.
— Но я все решил, почему ты не радуешься? — обиженно спросил Илья. — …Что? Все обошлось? Но как, расскажи!..
Фира помотала головой, не смогла начать говорить. Огромная, невероятная несоразмерность того, что она пережила, и этого его легкого тона, — не могла она говорить, не было у нее слов.
Алена лежала в темной комнате. На ее лице была прозрачная, чуть мутная пленка — искусственная кожа. Ариша сидела около нее, прикладывала к шее и груди повязку с мазью, — на шее и груди ожог был сильней, чем на лице, и искусственная кожа не годилась. Нина стояла за дверью, как страж, готовая ринуться к Алене по первому зову. Но ее не звали.
— Нина, поди сюда, — наконец позвала Алена. — Ты переезжаешь.
— Переезжаю? Куда? — насторожилась Нина.
По Алениной команде Ариша с Ниной сдвинули кровати в спаленке, затем, пыхтя, перетащили туда Нинин диван. Теперь в спаленку можно было только войти и упасть.
— Вот, лежбище котиков… — удовлетворенно сказала Алена, стараясь ни на миллиметр не сдвинуть повязку, на спине переползла на середину лежбища и, похлопав рукой по соседней кровати, сделала приглашающий жест: — Котики, ко мне.
Ариша со смехом бухнулась на кровать слева от Алены, Нина осторожно прилегла на свой диван на правой стороне. Впервые за все время, что она в новой семье, Нина была счастлива и немного стыдилась своего счастья — как можно так сильно радоваться тому, что ее позвали, приняли, когда Алена лежит рядом с черным лицом?..
Тихим голосом — Алена вообще теперь была тихая — Алена призналась девочкам во всем, начиная с разговора с «дурой-билетершей» и заканчивая сожжением личного дела.
— Получается, что мы сестры. Я только одного не знаю — почему родители нас обманули.
— Я знаю, я читала мамин дневник… — сказала Нина. Она сомневалась, говорить или нет, и наконец решилась — откровенность за откровенность, и рассказала свою историю о двух сестрах, любивших одного человека, не обвиняя и не оценивая, просто историю, похожую на сказку и на правду.
… — Наша мама отбила у твоей мамы нашего папу? Наш папа — это твой отец? — изумленно произнесла Алена. — Значит, мы еще больше чем двоюродные сестры. Да-а, история… Но зато теперь все совершенно ясно.
И Ариша подтвердила:
— Да, теперь все совершенно ясно.
Вот такой получился испорченный телефон.
Алена узнала правду, свою часть правды, и жестоко поплатилась за любопытство, как в детском присловье: «Не суй свой нос в чужой вопрос, а то Барбос откусит нос». Она не стала любить родителей меньше, но лучше бы своих родителей еще и уважать, а Алена, принципиальный подросток, сказала себе: «Я в них разочаровалась». И семья, прежде представлявшая собой монолит «мусик-пусик-близнецы», в котором Нине не было места, превратилась в другую семью — разделилась на два лагеря, в одном Алена с девочками, в другом родители. Если бы Ольга Алексеевна поняла, чем это грозит ее семье, она сказала бы: «А вот не бери, не бери чужих детей…»
…Что было бы, если бы Смирновы не возвели такую сложную конструкцию, не устроили весь этот цирк, не поселили в своем доме лицемерие при общей честности и хорошести происходящего или же, решив лгать, лгали не так сложносочиненно?..
Плохие книжки Алена порвала, дело о пожаре замяли. Фиру уволили, потом НЕ уволили, казалось, школа должна была бурлить, изливаться сплетнями, — на чужой роток не накинешь платок, но директриса, управляющая школой мягкой когтистой лапкой, именно что умела НАКИНУТЬ, и сплетен не было, все успокоились и зажили совсем другими интересами, какими положено — экзамены.
Но оказалось, что еще не все.
22 мая, в час дня, Фира, приоткрывая дверь класса, в котором ее сын и его друзья писали предэкзаменационное сочинение, так и подумала: «Оказалось, что еще не все».
— Виталик, выходи… и портфель с собой возьми, — сказала Фира.
— Меня в армию забирают прямо с сочинения, прощайте, друзья, номер части сообщу… — у двери класса Виталик оглянулся на ребят и вышел в коридор.
— Иди домой, — сказала Фира.
— Что, опять?.. Я же сказал, я в вашем кабинете не был, ничего не знаю… — возмутился Виталик.
— Иди домой.
— За мамой? — обреченно спросил он.
— Иди домой, Виталик. Нет, погоди. Я пойду с тобой. Или нет… зачем я пойду с тобой…
…Фира все-таки довела Виталика до дома, всю дорогу придерживая его за локоть, как будто он мог сбежать от нее, нырнуть в подворотню на Щербаковом и скрыться, раствориться в проходных дворах, а она должна была, обязана довести его до дома целым и невредимым.
Светлана Ростова никогда даже мысленно не произносила слово «Бог», но была уверена, что какая-то высшая сила, Бог или кто там еще есть, поддерживает с ней особые отношения, присматривает за ней. А в данном случае — знает, что Кармен — это ее роль, и позаботится, чтобы она эту роль получила. Вадим говорит, что она похожа на картину Врубеля, портрет какой-то певицы в роли Кармен, эта певица — такая же пышная, белокожая брюнетка со страстным взглядом. Чтобы спеть Кармен, нужен не только голос, нужна игра, страсть, темперамент, — у нее есть темперамент. А у молодой актрисы, недавно пришедшей в театр, в ИХ театр… ну, голос, допустим… но уж темперамента никакого.
Светлана волновалась скорее ради самого волнения, ради интриги, тонуса, ощущения живой жизни. Распределения ролей еще не было, но она твердо знала, что роль ее. Завистники говорят, что главную роль в ее ролях играет Вадим, что хорошо иметь мужем лауреата, знаменитость… Это откровенная чушь: кто доверит безголосой артистке петь партии, которые поет она! И это правда: Вадим ИМЕЕТ ЗНАЧЕНИЕ, потому что она — в глубине души Светлана это знала — поет не лучше своих соперниц… не хуже, но и не лучше.
Светлана удивилась, увидев в прихожей сына, сопровождаемого Фирой Зельмановной.
— … А я все сплю и сплю, телефон только все время звонит, мешает… Ну, что на этот раз? — нелюбезно поинтересовалась она и удивилась дикому взгляду, который метнула на нее эта училка, красивая, кстати, женщина, только одета по-советски.
Фира смешалась, неловко махнула рукой, и, как только за ней хлопнула дверь, опять зазвонил телефон.
…— Не-ет! — крикнула Светлана. — Нет, нет!..
— Да, — ответил Бог.
И — видит Бог, — она любила Вадима всей душой, и потом, что бы ни было в ее жизни, какой бы ПЛОХОЙ она себя ни чувствовала, это воспоминание всегда отдавалось в ней стыдом и недоумением, — почему первой ее мыслью было: «А как же теперь Кармен?» Пока кто-то, психолог, гадалка или умная подруга, не объяснил ей: при внезапной смерти близкого человека психика защищает себя сама, и защита эта состоит в том, что человек не может сразу же осознать огромность своей утраты и горя, а думает как бы ближними слоями. Так жена, узнав о смерти мужа, может подумать: «Он же обещал ремонт сделать» или «А как же роль?..»… а потом уже горе.
Дневник Тани
Дяде Илюше, умнице, лапочке, достали для меня курс лекций «Сценарное мастерство».
