— Вы, конечно, знаете, что самиздат — это подсудное дело, это тюремный срок… Знаете или нет?! — по-военному гаркнула директриса. Директриса посмотрела на Фиру, как будто она дурно пахла, и отодвинулась от нее на другой конец стола, на другой конец мира.
— Я знаю, знаю, — лепетала Фира.
— Но это еще не все…
— Не все? — повторила Фира.
— Вы улыбаетесь?! Чему вы улыбаетесь?! — прошипела директриса, пролистав стопку. — Еще вот, «Практика иудаизма». Это еще что такое?!
Крах. Крах жизни. Не ее, бог с ней, с ее жизнью! Крах Левиной жизни.
Бедный, бедный мальчик…
Она купила Илье и Леве две модные кожаные сумки через плечо, одинаковые. Стояла в очереди в Гостином, два часа стояла в очереди в отдел кожгалантереи на втором этаже Садовой линии, очередь на улице, на галерее…
Лева торопился в маткружок, перепутал сумки. Лева взял в маткружок сумку Ильи, вот такое невинное недоразумение, а заплатит он за это сломанной жизнью.
Илья виноват. Во всем виноват Илья!..Фира сидела с закрытыми глазами и, как присяжные один за другим повторяют «виновен», повторяла про себя сухое короткое слово «виноват». ЗАЧЕМ ПРИНОСИТЬ ДОМОЙ, ГДЕ ЖИВЕТ РЕБЕНОК, ВСЯКИЕ ГАДОСТИ? Среди его дружков-бездельников из НИИ модно читать самиздат, модно интересоваться иудаизмом, но, когда в доме ребенок, нужно вести себя по-человечески, нужно иметь ответственность за ребенка, а не своим амбициям потакать. Илья уже несколько раз приносил домой самиздат, и Фира всегда его ругала. Вот и дочитался, — Леве теперь кранты. Откуда-то из глубин подсознания выскочило это слово, — прежде это не было Фирино слово, прежде Фира никогда его не употребляла. А сейчас било в голову, как будто ей в голову молотком забивали гвозди, — кранты, кранты, кранты.
— Можете попрощаться с матшколой! В матшколу ему теперь закрыта дорога. Вашему сыну теперь навсегда закрыта дорога — повсюду! В матшколу! В университет! В любой вуз вообще! — страшным шепотом кричала директриса. — Что вы улыбаетесь? Это ВАША сумка. Это ВАШИ задачи. Это ВАШ сын сжег знамя!.. Что вы улыбаетесь? Что вы дрожите? Это нервное? Поздно нервничать!..Вы вообще понимаете, что из-за вашего гения нам тут всем конец?!
…ЭТО ВАШИ ЗАДАЧИ… ЗАДАЧА № 1 РЕШЕНА… ЧИСЛА ФИБОНАЧЧИ ПО МОДУЛЮ… ВАШ СЫН СЖЕГ ЗНАМЯ… ВАШ СЫН… Фира откинулась на стуле и закрыла глаза. Как маленькая, закрыла глаза, чтобы не видеть страшного и чтобы страшное не видело ее.
Директриса наклонилась через стол, приблизила к ней голову, зашептала:
— Если бы только пожар… Я не желаю зла вам и вашему сыну, но это… вы меня понимаете?
Фиру очень жаль. Дело серьезное — пожар, плюс сгоревшее знамя, плюс самиздат расценивается как политическое дело. К тому же мальчишка — еврей.
— …Вы меня понимаете? — устало повторила директриса.
Конечно, Фира понимала — если бы только пожар!
«Если бы только пожар!.. Помочь Фире нельзя. Шансов нет. Вовремя отказаться от того, от кого… от того, от кого… — Директриса мысленно запуталась в словах, — вот что значит нервничать, и сердито закончила мысль, обрезав края: — Вовремя отказаться — это залог успеха. Ну что же, прощай, цыганочка…»
…Прощай, математическая школа, матмех университета, прощай все… Прощай, Левина мечта, научная карьера, Левина прекрасная судьба… все оборвалось, не начавшись…
Все ниточки связались уже к середине дня, а как им не связаться?..
Фира повсюду искала Леву, сновала, как челнок, из школы домой, из дома в школу, домой и опять в школу. К последнему уроку в школу пришел Виталик, и Фира тут же схватила его, как лиса петушка, — раз и утащила к себе. «Где Лева?» — спросила таким голосом и так посмотрела, что Виталик даже не отпирался, сразу признался — у Алены Смирновой.
— Она заболела… обожглась. А я там не был, — пряча глаза, сказал Виталик. Все равно Аленин ожог скрыть не удастся, и если он начнет запираться, то еще хуже сделает — тогда Алену уж точно с пожаром свяжут… Получится напрасный героизм, бессмысленный.
Через семь минут, после того как Фира ПОСМОТРЕЛА на Виталика, она уже звонила в дверь Смирновых.
…— Господи, Алена, что ты с собой сделала… — простонала Фира.
Фира сидела у Алениной постели и плакала. Господи, Алена, девочка, — золотые волосы, обугленные губы, черное лицо в пузырях…
Фира не спросила, что привело Алену с Левой в ее кабинет, — какая-то глупая шалость, какое это теперь имеет значение… Фира плакала над почерневшим Алениным лицом, не зная, о чем плачет сильней, о своем бедном, ни в чем не виноватом сыне или об этой девочке, ее исчезнувшей в огне красоте… Наверное, все-таки о своем сыне.
— Что ты с собой сделала?.. — горестно сказала Фира. И вдруг сорвалась, закричала: — А что ты сделала с Левой?.. Ты понимаешь, что ты сделала с Левой?!
Она никогда не говорила так с учениками, она вообще ни с кем никогда так не говорила.
— Ты, избалованная дрянь, ты понимаешь, что он гений? Ты понимаешь, что он еврей? Ты понимаешь, что ему кранты?.. — не помня себя, выкрикивала Фира. Опять откуда-то из глубин подсознания выскочило это слово.
На следующий день к семи часам вечера в кабинете директора собрались родители преступников: Фира Зельмановна Резник, — она уже была не завуч, просто родитель, и Ольга Алексеевна Смирнова.
Присутствие Ильи на этом карательном сборе Фира посчитала бессмысленным. Илью нельзя было пускать на это разбирательство, ни в коем случае! Он будет нервничать, спорить, ершиться, шутить: «Что мы имеем — сионизм, антисоветчина и пожар. А в остальном, прекрасная маркиза, все хорошо, все хорошо…» Сделает еще хуже… хотя КУДА хуже…Впрочем, есть КУДА хуже — он может сказать, что это его личная антисоветская и сионистская литература. Тогда — беда. Илью не просто выгонят с работы, Илью могут посадить.
Она больше не повторяла себе: «Илья виноват, виноват, виноват…» Как только она рассказала ему, что случилось, вся злость прошла, такой Илья вдруг стал несчастный, так беззащитно моргал, и лицо у него было — ну, ударь меня, плюнь на меня, делай со мной что хочешь… Злость прошла, осталось безмерное Фирино отчаяние, отчаяние и желание защитить своих мальчиков, таких маленьких и жалких.
Илью Резника к директору не взяли, а Андрею Петровичу Смирнову идти на ковер к директору школы было не по чину, собственно говоря, он бы сам мог вызвать директора к себе.
Родителей Виталика никто не вызывал. На Леву указывали задачи из маткружка, на Алену обгоревшее лицо, а на Виталика не указывало ничего. Ни Лева, ни Алена его не упомянули, и он остался в стороне.
— Буду с вами предельно откровенна. Таких ЧП в нашем районе еще не было… Для школы это позор, — сказала директриса. — Это не совсем обычное дело, в нем замешаны дочь Андрея Петровича и сын учителя, много лет проработавшего в нашей школе… бывшего нашего учителя.
Ольга Алексеевна и Фира сидели по разные стороны стола, Ольга Алексеевна скромно, с непробиваемо равнодушным лицом, но так, что не совсем понятно, кто здесь главнее, кто у кого в кабинете, Фира некрасиво сгорбившись. С той минуты, когда она вошла в кабинет директора не как завуч, учитель, а как родитель, она ни о чем не думала, испытывала только физические ощущения — сердце провалилось вниз, тошнило, резко болело в груди…
— У нас есть и еще кое-что, о чем я обязана сообщить в вышестоящие инстанции. Если бы не это, мы могли бы все спустить на тормозах из уважения к Андрею Петровичу, — директриса коротко поклонилась в сторону Ольги Алексеевны.
Ольга Алексеевна и директриса виделись впервые и друг другу не понравились. Обе подумали друг о
