пожелавшие исправить оценки ученики выпускных классов, это были грабители. «Нет, не грабители, что можно украсть в кабинете завуча — чернильницу, классный журнал?..» — «Вот именно что классный журнал!.. Говорят, что все не так просто, — ходят слухи, что сожгли школьное знамя, это политическая демонстрация…» — «Глупости, как у нас любят всему придавать политическую окраску, это обычная неосторожность, завуч забыла горящую сигарету в пепельнице… Говорят, Фиру Зельмановну уволили, ее уже нет в школе…» — «Да она уже второй час сидит в кабинете директора, они там заперлись и обсуждают…» Была даже романтическая версия: в кабинете происходило любовное свидание сторожа и поварихи. Версия странная, потому что в каморке сторожа был топчан, а в кабинете завуча только стол и два стула. Отсутствие на уроках Смирновой Алены, Смирновой Ариши, Смирновой Нины никто с пожаром не связал.
Фира сидела в кабинете директора, опустив голову на руки.
…Прежде всех предположений и обсуждений директриса по-деловому, как следователь, спросила Фиру, что пропало из кабинета. Фира улыбнулась — ничего не пропало, все на месте, кроме, конечно, сгоревших на столе бумаг — сведений об успеваемости в старших классах.
— Не волнуйтесь, мы во всем разберемся, мы справимся, — ласково-настойчиво, как старшая младшей, сказала Фира.
За глаза учителя называли старую директрису Лисой — за умение твердо управлять мягкой лапой, рыжие волосы, слишком крупное, похожее на мужское лицо и затянутую в кримпленовый костюм суховатую фигуру — кримпленовых костюмов было несколько, и все лисьих тонов, от песочного повседневного до оранжевого на 7 ноября и 8 марта. Из всех учителей… хочется сказать «из всех своих подчиненных», старая, отнюдь не сентиментальная директриса доверяла одной лишь Фире и, можно сказать, ее одну любила. Она до сих пор помнила, какой Фира пришла в школу 18 лет назад — юная и трогательно официальная, в черной юбке и белой блузке с жабо, и, несмотря на униформу «белый верх, черный низ», вылитая цыганочка. На зависть другим учителям директриса довольно быстро возвысила цыганочку до должности завуча и своей неофициальной правой руки и не ошиблась — цыганочка была предана ей безгранично, как жена предана своему мужу.
Директриса собиралась на пенсию и — старая лиса — прощупывала почву в райкоме: возможно ли Фиру оставить вместо себя директором. Казалось совершенно невозможным, чтобы кандидатуру еврейки Фиры Зельмановны Резник утвердили в райкоме, но лиса точно знала, что существует указание — в городе должны быть показательные директора-евреи, не много, не больше трех на весь Ленинград, — и собиралась на этом сыграть. Директриса любила Фиру, к тому же Фирина веселая властность действовала на нее успокаивающе при любых неприятностях, — а неприятностей в школе всегда немало. Сейчас она смотрела на Фиру и думала: с цыганочкой любая неприятность казалась переносимой, потому что своей нездешней южной красотой она напоминает о том, что есть другая, не школьная, не ленинградская жизнь, есть солнце, спелые персики, синее небо… Цыганочкой придется пожертвовать.
— Сведения об успеваемости не могли быть целью хулиганов, их в любую минуту можно взять из классных журналов, — сказала директриса. — Думаю, что у взломщика была другая цель — сжечь знамя… Вы согласны, что целью взломщика было сжечь знамя?
Фира удивленно пожала плечами. В голосе и во всей повадке Лисы была какая-то странность, какое- то отстранение… Словно они не вместе, словно Фира не ее многолетнее верное плечо, словно Лиса на стороне обвинения, а Фира должна оправдываться.
Почему она должна оправдываться, за что? Лиса показывала Фире обгоревшие куски красного шелка с таким видом, будто Фира несет личную ответственность за то, что от знамени осталась полоска с надписью «Да здравствует Советская молод…» и профилем Ленина, с верхней его частью. Надо признать, лоб Ленина без лица выглядит устрашающе, как-то аполитично, но при чем тут Фира?
— Ну… не буду играть с вами в кошки-мышки. Дело слишком серьезное, — холодно сказала директриса, нагнулась, вытащила из-под стола пакет. — Вот, глядите…
— Это же Левина сумка! — вскричала Фира. — Откуда у вас Левина сумка?
— От верблюда, — неожиданно рявкнула директриса, Фира улыбнулась, и в следующую минуту директриса так на нее посмотрела, что Фира поняла: больше она не улыбнется никогда.
Пожарные передали директрисе улики — взломщик забыл в кабинете сумку, в сумке листок с задачами маткружка Дворца пионеров.
— Пожалуйста, полюбуйтесь. Вот задание. Задача № 1 уже решена. Вот — «Числа Фибоначчи…». Это ведь почерк вашего сына?
Фира машинально отметила: все восемь лет, что Лева учится в школе, директриса говорила «Лева», а после того, как Лева Резник занял первое место на городской олимпиаде по математике, «наш Лева» или даже «наш Левушка». А сейчас сказала холодно «ваш сын».
Фира потянулась к листку с задачами, но директриса отвела руку, помахала листком и покачала головой с видом «только из моих рук».
— Давайте спросим у вашего сына, с какой целью он оказался вечером в вашем кабинете?
Фира кивнула, — давайте, конечно, давайте спросим его.
— Можно было бы спросить, — задумчиво сказала директриса, — но его нет в школе.
…Господи, ну что, что сказать?! Как объяснить, почему Лева оказался в ее кабинете? Она точно знает, почему…
Они с Ильей никогда не беспокоились, не слишком ли Лева не от мира сего, не слишком ли весь в математике, в книгах?…Маленьким Лева гулял во дворе, как все дети из Толстовского дома, бегал по всем трем дворам и к вечеру, как все дети, прятался, услышав крик «домо-ой!». Лева никогда не был нелепым гением, не умеющим общаться со сверстниками, не был отличником, которого одноклассники презирают, списывают и презирают. Помимо математического таланта у него есть еще один талант, в чем-то даже противоречащий математической отрешенности, — талант к общению. С первого класса всегда вокруг него были дети, он умел как-то необычно повернуть игру. И до сих пор он привлекает ребят нестандартным подходом, неожиданной придумчивостью.
Вот только одно смущало — Лева чересчур нежный, мягкий. Он всех жалеет, всех любит и всегда уступает. Они с Фаиной смотрели, как он с детьми играет, и говорили — Лева ангел, но как же он будет жить, как ангелу жить с людьми?
Она точно знает, почему Лева оказался вечером в ее кабинете: кто-то его запутал, кому-то он не смог отказать. Лева решил, что она еще в школе, зашел в кабинет, что-то случайно загорелось, он испугался, убежал, — он ребенок. Или кто-то его запутал, попросил вместе пойти и исправить оценки, что-то случайно загорелось, они испугались, убежали…
— Я уверена, что он был не один… — Фира сказала это так осторожно, словно тонкий лед ногой попробовала.
— Вы что, первый год в школе?…Лучше бы он был один, — жестко произнесла директриса. — Один — это хулиганство, а НЕ ОДИН — это уже группа. Группа под предводительством вашего сына сожгла знамя — как вам это?…И хотите посмотреть, что еще — кроме задач — я — нашла — в сумке — вашего сына?
Фира кивнула, нисколько не ожидая подвоха. Что может быть в сумке у пятнадцатилетнего мальчика, не презервативы же в конце концов!
В сумке — сложенные в стопку листы формата А4 с нечетким, напечатанным полуслепым шрифтом текстом. Наверху название — «Зияющие высоты».
Директриса карандашом, словно не желая прикасаться рукой, подвинула к Фире лист формата А4. Фира пробежала глазами по строчкам: «Эта книга составлена из обрывков рукописи, найденных случайно, т. е. без ведома начальства, на недавно открывшейся и вскоре заброшенной мусорной свалке…» так быстро, что не успела вникнуть в смысл, понять, что читает. Но еще до того, как поняла, задрожали руки и упало сердце.
И почему-то — взбредет же такая глупость в голову, когда рушится жизнь, — почему-то вспомнились слова из анекдота, который недавно рассказывал Илья: «„Это провал“, — подумал Штирлиц».
